– Это не осквернит ваших знамен, - пошутил Тельман.
– Мой адвокат из Дортмунда - член национал-социалистской партии.

– Ничего не Значит, - видимо, не понял шутки Рёттер.
– Интересы правосудия должны стоять над партийными. Но, к сожалению, хорошая профессиональная репутация адвоката не всегда является - как бы это поточнее сказать?
– определяющей, что ли... Это необходимое, но отнюдь не достаточное условие. Мне, скорее всего, станут чинить в палате народного суда препятствия. По некоторым причинам меня, видите ли, причисляют к категории адвокатов неарийского происхождения, хотя сам я не еврей... Понимаете ли, господин Тельман, я человек старой закалки и, быть может, излишне щепетилен. Мне будет трудно вести дело, не заручившись предварительно вашим доверием. Простите, но это непременное условие.

– Какое доверие вы имеете в виду, доктор?
– спросил Тельман, подумав про себя: "Неужели этот сухой педант настолько глуп, что потребует от меня полной исповеди?! Той самой, в которой я отказываю господам с Принц-Альбрехтштрассе?"

– Вы не должны сомневаться в моей личной порядочности, господин Тельман. Мои политические симпатии и антипатии ни в коей мере не отразятся на ваших интересах. Надеюсь, вы не станете подозревать меня в двойной игре и прочих нечистоплотных поступках. Это не только повредило бы, но и вообще сделало бы наше сотрудничество невозможным.

– Я понимаю ваше беспокойство, доктор Рёттер, и глубоко ценю вашу искренность. Позвольте выразить вам мое полное доверие.

– В таком случае, я удовлетворен... Вы ведь, кажется, фронтовик, господин Тельман?

– Да, я был в артиллерии.

– А я морской офицер, кавалер железного креста первого класса.

– Ну, мне-то наград не досталось, но, надеюсь, это не помешает нашему содружеству.

– Собственно, я о том же. Фронтовики должны доверять друг другу.

– Значит, мы договорились.

– Мы - да. Слово теперь за председателем судебной палаты. У него есть право дать отвод любому защитнику без объяснения причин. У адвоката же, напротив, нет права на жалобы или апелляции по поводу отвода. Я вижу здесь существенное различие по сравнению с процессуальными нормами.

– Полагаете, могут быть трудности?

– Возможно. Не сочтете ли вы целесообразным, господин Тельман, написать письмо председателю второго сената народного суда доктору Брунеру?

– До сих пор я воздерживался от подобных просьб, доктор Рёттер. Лучше будет, если вы сами обратитесь в палату. Мой гамбургский адвокат доктор Вандшнейдер не раз говорил, что верховный прокурор не намерен создавать затруднений моей защите. По-моему, у нас есть случай убедиться в этом. Не надо бояться препятствий, доктор Рёттер. Я уверен, что вы добьетесь допуска к защите.

– Первый случай в моей практике, господин Тельман, когда подзащитный ободряет своего адвоката. Обычно бывает наоборот.

– Обычно, доктор Рёттер, не ждут суда два с половиной года.

– Да, вы правы, это вопиющее нарушение процессуальных норм.

– Со дня прихода нацистов к власти ежедневно попираются все человеческие нормы.

– Не будем говорить о политике, господин Тельман.

– Обязательно будем! Мой процесс будет политическим, а ваш подзащитный будет обвинять национал-социализм и защищать свою партию от чудовищных наветов.

– На этом процессе вы не сможете вести себя, как Димитров. Второго Лейпцига, хотим мы этого или нет, не будет.

– Посмотрим, доктор Рёттер. Время покажет.

– Вы возлагаете на своих защитников тяжелое бремя, господин Тельман.

– Это правда. Я действительно предъявляю к ним очень высокие требования. Надеюсь, моя жена не оставила в этом вопросе никаких неясностей. Вам известно, что она вела переговоры с двадцатью защитниками?

– Известно, господин Тельман.

– Не считаете ли вы, доктор, что я возлагаю слишком тяжелое бремя и на свою жену?

– Не считаю. Жена - это совсем другое дело.

– А я считаю. Но я знаю, что она справится и вынесет все. Во время последнего свидания я посоветовал ей не заходить больше к адвокату доктору фон Вюльфингу, поскольку это бесполезно. Я отдаю себе отчет в том, что такая разборчивость неизбежно затягивает дело. Но другого выхода нет. Мне самому хотелось бы избавиться от теперешнего невыносимого состояния... Между тем, я борюсь со всеми внутренними искушениями, не поддаюсь воздействию извне, по-прежнему высоко держу голову и буду стараться вынести все мужественно и хладнокровно.

– Вы счастливый человек, господин Тельман. Вам неведомо тягостное чувство сомнения.

– Это чувство, доктор, ведомо всем. Если и есть где чуждый сомнению человек, то бросьте его на два года в такую вот одиночку, и он живо его обретет. Нет, у меня бывают и сомнения и, может быть, даже страх. Но мне удается с этим справиться. Когда бывает особенно больно... Простите, что делюсь этим с вами, незнакомым человеком... Но мы, арестанты, так одиноки, так изголодались по живому слову...

– Я вас очень понимаю, господин Тельман. Пожалуйста, продолжайте. Мне необыкновенно интересно и... важно слушать вас. Как же вы поступаете в трудные минуты? Что делаете?