В нашей бане, получившей теперь вывеску "Молодежное общежитие № 1", никого не было. Я провел Манике и тут же, при ее брате, указал место в бывшем предбаннике. За печкой был просторный закуток. Я взял свою простыню и превратил ее в занавеску.

– Пока будешь жить тут, - сказал я.
– Вечером из ящиков сделаем русскую кровать. А теперь пойдем в комитет комсомола.

Манике юркнула в свой закуток и переоделась в единственное праздничное, мало чем отличавшееся от будничного платье.

Сержан тем временем распряг свою клячу, и та страшно обрадовалась овсу, полученному за счет Серого.

На дворе уже было известно, что я привез "кыргызку" - так по старой привычке называли казахов.

– Стряпку привезли, - послышался чей-то голос.
– Не разодрались бы четыре селезня из-за одной гагары...

Забойщик Григорий Мякишев на это возразил:

– Не раздерутся. В ней и тридцати фунтов живого веса нету.

Я, видимо, посмотрел достаточно неодобрительно. А меня побаивались. Я умел ставить на место забияк и приклеивать такие прозвища, которые не скоро отдирались. К тому же я как-никак был "партейный человек, комсомолист". Просмешники смолкли.

В волостном комитете я застал секретаря Гната Ковтуна. Его-то мне и нужно было.

– Выслушай, - попросил я.
– И не перебивай. А потом я уйду, и будешь спрашивать их.

Подоспели еще двое. Тоже члены волостного комитета. И я начал рассказывать все, с первой встречи.

Манике, хотя ее и никто не спрашивал, подтверждая, кивала головой. И когда я закончил свой рассказ и объяснил цель прихода в комитет, Гнат сказал:

– А я при тебе ее спрошу.
– И, обратившись к Манике и Сержану, спросил: - Правду ли он сказал?

– Правда, все правда. Только моя бабушка надо бы еще говорить! Хорошая бабушка. Русского попа вылечила.

Раздался смех. Гнат Ковтун пообещал спросить меня об этом потом.

– Пусть поживет у вас, - согласился Гнат, - осмотрится, а потом решим.
– И, обратившись к Манике, сказал: - Ты не бойся. Хорошо тебе будет. Грамоте выучим. Комсомолкой будешь, Манике. Комсомолкой.

Прощаясь с нами, Ковтун велел прислать к нему Бату, Ваську Груздева и Белолобова.

– Хочу кое в чем предупредить. На всякий случай...

Время шло. Манике стала неузнаваемой. Откуда взялась бойкая речь, веселость... Поступив на молочный завод, она хорошо справлялась с работой. Успевала готовить нам пищу и учиться в ликбезе.

К осени Манике предложили переехать в общежитие № 3. Появилось девичье общежитие. Манике отказалась. Побежала к Гнату Ковтуну:

– Зачем я туда пойду? У меня здесь все!

– А что все-то, что все-то?
– спросил тогда ее Гнат Ковтун.

– Все!
– сказала она.
– Хозяйство. Четверо. Как я их могу бросить! Они меня не бросили. Нельзя мне уходить...

Это, конечно, был благородный ответ, но причины его оказались более глубокими. Дело в том, что Манике расцветала день ото дня. Она уже щеголяла в красной косыночке, в красненьком с белыми горошками платьице, в башмачках на высоких каблуках. Ее швейная машина не бездействовала. Манике быстро переняла моды и научилась пользоваться зеркалом, подаренным ей Бату.

Он сказал ей, поднося зеркало: "Не простое оно. Чаще смотрись - лучше будешь".

Мне трудно судить о свойствах этого зеркала, только весной Манике однажды сказала мне, смеясь:

– Смотрю в зеркало - себя не вижу, Бату вижу. Что ты скажешь?

И я ответил, тоже смеясь:

– Я тебя купил, я тебя и продавать буду, когда время придет.

Манике покорно умолкла.

После этого прошло месяца три. Признаков лунатической болезни не было и в помине. Она поднялась ночью только раз и тут же проснулась.

– Ты что, Манике?
– спросил я.
– Опять на луну запросилась?

– Нет, нет!
– ответила она.
– Плохой сон видела. Отец в степь посылал. Тебя встречать. Помнишь?

А потом и не вспоминала о болезни. Доктор правильно сказал: "Не разговаривайте никогда об ее болезни. В полнолуние давайте снотворное". Он прописал тогда бром. А теперь она обходилась и без лекарства.

Манике приняли в комсомол. Она сама заполняла анкету. Автобиографию писал я. Ее комсомольский билет хранился в сундучке у Бату. Бату вел себя с Манике очень корректно. Но по всему было видно, что этой корректности едва ли хватит до зимы.

И вот настал день - Бату надел новую рубашку, начистил сапоги, нарядилась и Манике. В белое. Не по сезону. На улице была поздняя осень. Я возился с ведомостями по отправке скота. Бату вечером появился в конторе с Манике. Оба торжественные. Сияющие. У Бату в руках была какая-то коробка. Я догадался примерно, о чем пойдет речь, но не ждал такого остроумия от Бату. Он сказал так.