– Что ты, как можно, - рассмеялся он.

Я стиснул зубы и головой вперед вылез в коридор. Здесь можно было выпрямиться. Они прислали за нами исследовательский корабль дальнего радиуса. Не какую-нибудь там посудинку для гномиков. Трогательный жест.

Перед входом в шлюзовую камеру стоял субъект из обслуживающего персонала. Похоже, они опасались, как бы, спускаясь с летницы, я не оступился и не потерял дар речи. На нем был новехонький голубой комбинезон и фуражка с прозрачным верхом. Я молча прошел мимо, миновал кишкообразную, слишком просторную камеру и остановился у выхода. Глянул на небо. Солнце. Редкие пушистые облака. Теплый воздух ласкает лицо. Земля. Можно понять тех, кому здесь нравится.

Снизу донесся громкий шум. Я медленно опустил глаза. Долю секунды водил дурным взглядом по плитам космодрома, прежде чем сообразил, в чем дело. Я невольно попятился, чуть не перевернув человека в голубом, который уже успел встать рядом со мной на трапе. Гул нарастал. Мне дико захотелось повернуться, захлопнуть люк и запустить стартовые двигатели. Сбежать от того зрелища, которое являла собой гигантская площадь.

Я не мог вспомнить, как звучало "сообщение" пантомата, но в нем должно было быть что-то очень внушительное. Мои милые земляки несколько дней ходили, задрав головы кверху. Что-то вроде гигиены психики. Страх. Именно сейчас, когда они наконец-то осуществили извечную мечту о бессмертии.

– Ну же, иди, - услышал я голос Каллена.

Я вернулся. Толпа заколыхалась. Послышались отдельные выкрики. На площадке диспетчерской башни зашевелились объективы голокамер. Неожиданно в небо врезался узкий клинок света. Мгновение стоял неподвижно, потом в быстром танце начал выписывать зигзаги. И вот над горизонтом загорелась гигантская надпись. Имя, а под ним: ПИЛОТ ВЕЧНОСТИ. И пониже буквами помельче: ПРИВЕТСТВУЕМ ТЕБЯ.

Хоть садись и плачь. Или наполняйся гордостью, как зонтик Эйнштейна. Впрочем, гордость свертывается в человеке, как кислое молоко, когда он остается один. Что же касается слез...

Я чуть не съехал по последним ступенькам. Это был бы недурной номер для репортеров. В стиле "свой парень". В последний момент мне удалось удержаться. Ближние ряды расступились, пропуская какой-то чудной, оклеенный цветными плакатами экипаж. Сюрприз для меня. Следующие двадцать минут я ехал между кричащими, машущими руками людьми, останавливался, что-то говорил, улыбался, в свою очередь махал им. Они получили все, чего хотели. Когда они затихали, я выжимал из себя несколько слов, сопровождаемых одобрительным мурлыканьем стоявшего за спиной Каллена. В цирке это называется "делать комплименты". Самый знаменитый торреро не мог бы упрекнуть меня в забвении канонов игры в популярность.

Умильно улыбаясь, делая ручкой, я старался ни на мгновение, ни на долю секунды не задерживать взгляд на каком-нибудь одном, вырванном из толпы лице. Смотрел только вперед, только на всех. И не видел никого. Я старался не думать о тех нескольких, кто, несомненно, стоял позади толпы и улыбался мне.

Вечером из кабинета в здании Центра я связался с отцом. Его лицо появилось на экране, будто портрет в рамке красного дерева. Вернее, барельеф. Мы долго смотрели друг на друга, прежде чем мне удалось заговорить. Все, что я хотел сказать, улетучилось без следа.

– Это я. Первый, - бухнул я наконец.

Он на мгновение прикрыл глаза. А когда снова открыл их, его взгляд не изменился. Утомление, и ничего больше. Но это не могло быть правдой. Я слишком хорошо знал его.

– Теперь нас у тебя двое, - напомнил я, словно это действительно было нужно.

В его глазах мелькнула искорка. Впрочем, я мог и ошибиться.

– Хотелось бы знать, - начал я...
– где ОН... то есть, где Я сейчас?

– А где находишься ТЫ?
– не сразу ответил отец, если это можно было считать ответом.

Я заставил себя улыбнуться.

– В Комплексе. Пока что во Втором. А он?

– Не зайдешь?

– Ты уверен, что это так уж необходимо?

Он насупил брови. Нет, он не задумался - он был взбешен. Впервые я видел его таким.

– Я не знаю точного адреса, - холодно бросил он.
– Тебе скажут в Сингапуре. Металлургический центр.

Значит, все-таки руда. Я мог себя поздравить. Хотя, что еще мне оставалось после всего случившегося? Что мог сделать я, если б этого не произошло.

– Может, забегу, - медленно сказал я.
– Но не сейчас. Мне надо кое-что сделать. И не обижайся. Иначе я не могу...

Отец внимательно посмотрел на меня. Его лицо понемногу оттаивало. Наконец он покрутил головой, словно ему мешал воротничок, и глубоко вздохнул.

– Ты так считаешь?
– это не было вопросом. Он разговаривал с собой.
– Хорошо. Сделай, что надо, и возвращайся. Мы будем тебя ждать. И вот еще что...
– добавил он, опуская глаза, - будь осторожен...

У меня перехватило дыхание. Охотнее всего я заткнул бы уши пальцами. Но во мне теплилась робкая надежда, что он не произнесет тех нескольких слов, которые могли решить все и привести к тому, что одиночество, на которое я его обрекал, не будет делом моих рук.