– Ты, зайчиха, живая там?

Послышалось глухое утвердительное гундение.

– Колбасы хочешь?

Она что-то пробубнила, и я, приоткрыв полку, закинул туда бутерброд.

Судя по интонации, она, наверное, поблагодарила меня, на что я ответил:

– Давай хавай, безбилетница, наедай жиры, проедай мои кровно заработанные рубли.

Вообще, настроение и энергия искрились во мне солнечными зайчиками. С умилением я лицезрел проплывающий за окном вагона сельский ландшафт и был бесконечно благодарен своим родителям, давшим мне возможность увидеть белый свет.

– Зайчиха, водки хочешь?

Глухой голос ответил отрицательно.

– И правильно, - одобрил я.
– Барышням вашего круга надо приличия блюсти...

– С кем говоришь?
– удивился проводник-узбек, проталкивая в дверь свое роскошное арбузообразное пузо под натянутой форменной рубашкой. Брюки по той же причине сползли у него на пенис, а мотня болталась под коленками.

– Сам с собой, господин проводник. Философ я. Декарт.

"Господин" парню явно понравился. Он благосклонно кивнул мне, но все же строго предупредил:

– В туалет не подсматривай, нехорошо. Женщины жалуются. А вы человек интеллигентный. Жена есть. Нехорошо. Штрафовать будем.

– Да что вы!
– заявил я горячо о своей порядочности и предложил махонькую.

– Не пью, - высокомерно ответил проводник и, забрав мой билет, важно удалился.

А Константин Иванович Гончаров, ваш покорный слуга, еще раз ударив "Морозоффа" под дых, приготовился отойти ко сну.

– Зайчик, а ты далеко путь держишь?
– нескромно поинтересовался я, уже укладываясь.

– Далеко!
– был короток недовольный ответ.
– В таком случае - спокойной ночи.

Я засыпал, и в светлой моей голове уже звучала светлая музыка Грига. Осенние скрипки тягуче пели, раскручивая тему, и ненавязчиво-серебристо выстукивали акценты ударники. И всю эту прелесть вдруг прервал грохот отодвигаемой двери. Откинув землисто-грязную сиротскую простыню, я враждебно глянул на вошедших. Их было двое. Короткие стрижки, круглые щекастые рожи на коротких бритых шеях. Тупые холодные глаза серо-стального цвета. Равнодушные и безликие, как инкубаторские цыплята.

– Извиняюсь!
– словно скомандовал один.
– Сюда женщина не заходила?

– Женщина?
– сразу закосил и закосел я.
– Братаны, да если б она зашла, отсюда бы уже не вышла. От меня, Ивана Смирнова, ни одна баба не уйдет! Да я их...

– Пойдем, Валера, он в ауте.

– Не-е-а, братаны, садись, "Морозоффа" будем пить.
– Я пьяно приподнимался, не очень, кстати, и подыгрывая.

– Пойдем.

– Обижаете!

Презрительно резанув меня свинцовыми глазами, супермальчики удалились, а я понял, что очень и очень хотят они ту самую мышку, что сейчас, наверное, от страха описалась подо мной. И проводник, и билет тут ни при чем. Это не зайчиха, а какая-то более лакомая и желанная для приходивших мальчиков дичь.

– Ну как ты там?

Молчание. Я постучал по диванному ящику. В ответ она что-то царапнула и зашипела:

– Тихо!

– Отдыхай.
– Я поудобней устроился, надеясь дослушать песню Сольвейг, но стук колес замедлялся, предвещая остановку. А в стоящем поезде какой же сон? Одно расстройство.

В окно уже наплывали первые домики большой станции.

– Пойду на перрон выйду, разомнусь, - сообщил я поддиванной девке.

– Не надо, не ходите, - прошипела она испуганно и страстно, а поезд подползал к вокзалу, на фронтоне которого крупными буквами было объявлено название крупного города.

– Что же, я тебя еще и сторожить буду, мышь белая?

Поезд остановился, и ответ послышался явственней:

– Пожалуйста, я заплачу!

– Натурой?

Она замолчала, очевидно обдумывая выгодность сделки.

Взвесив все "за" и "против", снова зашипела, соглашаясь:

– Хорошо. Не уходите только.

– А когда?
– резвился я.

– Ночью.

– А вдруг попутчики будут?

– В тамбуре!

– Уже приходилось?
– накалял я диалог.

– Нет, но попробую. Да замолчите вы!

Подумав, что довольно-таки непорядочно развлекаться, воспользовавшись чьей-то бедой, я прервал разговор и вытянулся на диванчике. Поезд стоял минут пятнадцать, и я с радостью отмечал, что от спутников Бог миловал, если, конечно, не считать низлежащей дамы.

Поезд тронулся, и они вошли. Высокая красивая брюнетка, грудастая и властная, как Клеопатра. Она холодно оглядела персону Константина Ивановича Гончарова, то бишь мою, и спросила плешивого верзилу с кобурой под мышкой: