И все это происходило в абсолютной тишине. Даже когда Лошадь споткнулась, как и было положено по сценарию, об отражение луны, не раздалось ни звука. Хотя во всем происходящем было нечто смехотворно-нелепое, это никоим образом не портило общего впечатления. Когда Лошадь споткнулась и взмахнула зонтиком удерживая равновесие, когда Волчица покачнулась, так и не добравшись до Овцы, и нижняя челюсть ее отвалилась, как резко опустившийся подъемный мост, когда Овца вскинула голову, чтобы взглянуть на луну, но тут же была отвлечена от своих набожных созерцаний взвившейся львиной гривой — когда все это происходило, то вызывало не смех, а чувство облегчения, ибо величие разворачивающегося действа, царственные ритмы пробуждали во всех зрителях какие-то глубинные движения души, вызывали воспоминания из памяти предков.

Но вот наконец древний ритуал подошел к концу. Высокие фигуры вышли из воды на берег, поклонились Титу, отделенному от них зачарованной гладью мелкой воды, и исчезли в лесу, унеся с собой тишину.

Теперь стали разворачиваться события, в которых уже не было идеальной слаженности — и ночь наполнилась шумом.

Задвигались люди, были зажжены новые костры в дополнение к тем, которые уже горели по берегам озера, они разгоняли тьму, и теплый воздух, подогретый огнем, поднимался над кронами деревьев.

Графиня, которая во время представления Четырех ни разу не шелохнулась, повернула голову и посмотрела через плечо.

Тита на трибуне уже не было. Не было и Фуксии, которая все это время сидела рядом с ней на бревне.

Графиня поднялась со своего места — бревно, находившееся там, где предписывала традиция, было в соответствии с этой же традицией почетным местом, на котором имели право сидеть лишь Графиня и ее дочь, — прошла сквозь ряды почтительно выстроившихся важных лиц и направилась к кромке воды. Это послужило сигналом означающим, что все теперь могут развлекаться так, как им заблагорассудится.

Графиня черной глыбой застыла у воды, лунный свет серебристой пудрой осыпал ее плечи и темно-рыжие волосы. Графиня медленно огляделась, но казалось, она не видит толпы людей, высыпавших на берег.

На траве под деревьями раскладывались блюда с рыбой, пирогами, хлебами, фруктами. Гигантский ночной пикник вот-вот должен был начаться.

Пока шли последние приготовления к нему, шумные группы мальчишек бегали среди деревьев, залазили на них, раскачивались среди ветвей, выскакивали на берег, забегали в воду, кувыркались, делали «колесо», разбрызгивая во все стороны прыгающие, ломающиеся отражения. Группы мальчишек сталкивались, и тогда в воде начиналось шуточное сражение, подчас переходившее в драку. Мальчишки, топчась на месте, наступая и отступая, взбивали пену на мелкой воде, хватали друг друга за руки, обхватывали за пояс, валились в воду сами и валили других.

Титу, созерцающему все эти забавы, страстно хотелось стать одним из этих безвестных мальчишек, чтобы раствориться среди других, чтобы сломя голову носиться кругом, чтобы драться, смеяться и — возможно — плакать, чтобы вести себя так, как взбредет в голову, а не так, как предписывает Ритуал. Находясь в толпе своих сверстников, он мог бы быть один, а как Герцог Горменгаста он никогда не сможет остаться один, наедине с собой. Он может лишь чувствовать одиночество. Даже если он попытается затеряться в толпе, на нем будет всегда лежать незримый признак герцогства Горменгаста.

Фуксия, сделав знак Титу спуститься с трибуны, побежала в лес. Тит последовал за ней. Они мчались в ночи среди каштанов, не разбирая дороги. Остановились, чтобы отдышаться. Они слышали громкий стук своих сердец.

— Я нехорошо поступила, — проговорила, отдышавшись, Фуксия. — Нехорошо и даже опасно. Мы должны сидеть за Длинным Столом вместе с мамой и есть праздничный ужин. Нам нужно возвращаться! Ведь этот праздник посвящен тебе, Герцогу Горменгаста.

— Возвращайся, если хочешь, — прошипел Тит; его била дрожь, которая порождалась жгучей ненавистью к своему титулу и положению — Я не пойду.

— А куда ты пойдешь?

— Уйду из Замка навсегда! Навсегда, навсегда! Уйду и буду жить в лесу, как... Флэй и как то...

Но Тит не знал, как описать то создание, которое он увидел мельком в лесу золотистых дубов.

— Нет, ты этого не сделаешь! — воскликнула Фуксия. — Ты умрешь там, а я не хочу, чтоб ты умирал!

— Теперь меня никто не остановит, даже ты! — вскричал Тит. — Никто!

И он стал срывать с себя свое длинное серое одеяние, словно оно было сейчас его главным врагом и препятствием на пути к свободе.

Но Фуксия схватила его за руки.

— Нет, нет, — прошептала она; голос у нее дрожал, дрожали и губы. — Еще не сейчас, Тит. Не...

Тит, вырвавшись из рук Фуксии, бросился бежать, но тут же споткнулся и упал лицом вниз. Он попытался подняться, но Фуксия, бросившись на колени рядом с ним, не позволила ему этого сделать. Издалека, с берега озера, доносились крики детей, а потом неожиданно зазвенели колокольчики.

— Это зовут на ужин, — прошептала Фуксия. Тит ничего не ответил, и после паузы Фуксия добавила! — А после ужина мы пойдем гулять по берегу и посмотрим пушку.