В эти дни Совжелдор выделил делегата на IV съезд Советов - Павла Безменова. И был дан ему наказ: доложить правительству, что положение на севере создалось странное. О переменах на Мурмане почему-то извещают исполком Совжелдора в Петрозаводске, но Центр о событиях ничего не знает. И образован для управления краем подозрительный триумвират - из француза, англичанина и одного русского, никому не известного человека (совершенно беспартийного).

Перед отъездом Безменова Спиридонов отозвал парня в сторонку подальше от всех.

– Ежели увидишь, Павлуха, товарища Ленина, то передай ему так: мол, мы здесь опасаемся захвата дороги.

Безменов даже не поверил:

– Неужели?

– Да, - кивнул Спиридонов.
– Так и скажи: опасаемся!

– Финны?

– Нет. Похуже. Англичане.

* * *

Небольсин вернулся в Мурманск, навестил лейтенанта Басалаго.

– Мишель, а вы знаете, что граница у Печенги открыта?

– Знаю. Ни души. Только монахи. И - колонисты.

– А финны не пойдут туда?

– Финны уже пошли...

Глава седьмая

Поезда из бывшей столицы стали в Мурманске редкостью: сбитые кое-как эшелоны (половина теплушек, половина пассажирского разнобоя) осаждались мурманчанами, жаждущими свежих новостей. А чья-то рука вырезала клочок газеты, намочила его в воде и намертво приморозила к дверям вокзала. Каждый теперь мог прочесть: "Уезжая из Петрограда, Совет Народных Комиссаров одновременно защищает и позицию революционной власти, покидающей сферу, слишком подверженную немецкой военной угрозе, и одновременно тем самым защищает Петроград, который перестает быть в значительной степени мишенью немецкого удара".

Под вечер в контору заявился, скрипя портупеей, поручик Эллен надушенный, как барышня:

– Читали, Аркадий?
– спросил и показал себе за спину отогнутым пальцем.

– Читали эту липу!
– ответил Небольсин подавленно.
– Петербург - глаз в Европу, а Москва - в темную Азию.

– Да, - посочувствовал Эллен, - докатились мы с вами! Глава "тридцатки" спросил, когда ожидается поезд из Петрограда и на какие пути он встанет.

– Какие там пути! Где освободят, туда и встанет.

– А вы не пойдете встретить?

– Что я, поезда не видел? Да и не жду никого...

С опозданием, вне всякого графика, замедляя скорость еще от Колы, в мурманскую неразбериху путей и стрелок, затесался петроградский поезд: две теплушки, один пульман, три дачных вагона с вытертыми дощечками: "С.-Петербург - Сестрорецк". Видать, наскребли в Питере, что могли. Мимо окон Небольсина уже побежали встречающие: солдаты, матросы, спекулянты, филеры. Суета этих людей была в тягость Аркадию Константиновичу, который после разговора с Петей Ронеком как-то увял и сник. В самом деле, среди людей - и такое одиночество! От Бабчора в Салониках тянулись тысячи миль, беспросветных; невеста - словно ее никогда и не было - пропала в смутах, в морозах, в молчании телеграфа. "Что осталось, кроме меня?" - спрашивал себя Небольсин и почти с ненавистью оглядывал крытые тесом стены своего кабинета, оклеенные приказами о штрафах, циркулярами по борьбе со снежными заносами...

Двери кабинета вразлет - на пороге Эллен.

– Выгляни, выгляни!
– крикнул он.

– Куда?

– В окно, конечно...

Небольсин продышал в заледенелом окне слезливую лужицу. И увидел, как на перроне, под тусклым светом керосиновых фонарей, шевелится какой-то ежик, блестя острыми иглами штыков. Донеслось: "Рррр-авняйсь!" - и вздрогнули головы в шлемах, в ушанках и в кепках. Низенький пожилой человек в кожанке побежал вдоль строя, длинная кобура маузера колотила его по бедру, и вот он сипло, простуженно выкрикнул:

– ...Арш!

Двинулись, бухая в доски перрона, и Небольсин задернул окно плотной, непроницаемой ширмой.

– Не понимаю, поручик Что я должен был усмотреть в этом?

– Как же вы ничего не поняли?
– ответил Эллен.
– Ведь это не просто отряд большевиков, а отряд ВЧК!

Небольсин невесело посмеялся.

– Милейший поручик! Вот задача: две карающие руки, ваша и рука ВЧК, должны схватить за горло. Кто кого?

– Только не меня..
– ответил Эллен и, стегнув воздух длинными полами промерзлой шинели, быстро вышел.

А на смену поручику протиснулся в кабинет затрушенный чиновник с кокардой министерства просвещения на фуражке. Уши его были по-бабьи повязаны платком от мороза; за ним возвышалась массивная дама в окружении крест-накрест перевязанных шалями девочек с наивными глазами. Беженцы!

– Сударь, я и моя жена, урожденная фон Гартинг (Небольсин слегка поклонился) и мои девочки, - говорил педагог, - спасаемся от сатрапии большевиков. Приняли мы эстонское подданство и вот спешим на пароход вокруг Скандинавии, ибо в Петрограде кораблей нет и быть не может Подскажите, сударь, где нам можно переночевать?