– Гм!
– произнесла Палагея Евграфовна.

– Как же, говорю, в этом случае поступать?
– продолжал старик, разводя руками.
– "Богатый, говорит, может поступать, как хочет, а бедный должен себя прежде обеспечить, чтоб, женившись, было чем жить..." И понимай, значит, как знаешь: клади в мешок, дома разберешь!

– Что тут понимать? Понимать-то тут нечего!
– возразила с досадою Палагея Евграфовна.

– А понимать, - возразил, в свою очередь, Петр Михайлыч, - можно так, что он не приступал ни к чему решительному, потому что у Настеньки мало, а у него и меньше того: ну а теперь, слава богу, кроме платы за сочинения, литераторам и места дают не по-нашему: может быть, этим смотрителем поддержат года два, да вдруг и хватят в директоры: значит, и будет чем семью кормить.

– Чтой-то кормить!
– сказала Палагея Евграфовна с насмешкою.
– Хоть бы и без этого, прокормиться было бы чем... Не бесприданницу какую-нибудь взял бы... Много ли, мало ли, а все больше его. Зарылся уж очень... прокормиться?.. Экому лбу хлеба не добыть!

– Оттого, что лоб-то у него хорош, он и хочет сделать осмотрительно, и я это в нем уважаю, - проговорил Петр Михайлыч.
– А что насчет опасений брата Флегонта, - продолжал он в раздумье и как бы утешая сам себя, - чтоб после худого чего не вышло - это вздор! Калинович человек честный и в Настеньку влюблен.

– Влюблен-то влюблен, - подтвердила Палагея Евграфовна.

Нечто вроде этого, кажется, подумал и въезжавший в это время с кляузного следствия в город толстый становой пристав, старый холостяк и давно известный своей заклятой ненавистью к женскому полу, доходившею до того, что он бранью встречал и бранью провожал даже молодых солдаток, приходивших в стан являть свои паспорты. Поравнявшись с молодыми людьми, он несколько времени смотрел на них и, как бы умилившись своим суровым сердцем, усмехнулся, потер себе нос и вообще придал своему лицу плутоватое выражение, которым как бы говорил: "Езжали-ста и мы на этом коне".

– Ты счастлив сегодня?
– проговорила Настенька, когда они уже стали подходить к дому.

– Да, - отвечал Калинович, - и этим счастием я исключительно обязан вашему семейству.

– Отчего же нам? Я думаю, своему таланту, - заметила Настенька.

– Что талант?.. В вашей семье, - продолжал Калинович, - я нашел и родственный прием, и любовь, и, наконец, покровительство в самом важном для меня предприятии. Мне долго не расплатиться с вами!

– Люби меня - вот твоя плата.

– Разлюбить тебя я не могу и не должен, - сказал Калинович, сделав ударение на последнем слове.

– Не должен!
– повторила Настенька и задумалась.
– Но если это когда-нибудь случится, я этого не перенесу, умру...
– прибавила она, и слезы в три ручья потекли по ее щекам.

– О чем же ты плачешь? Этого никогда не может случиться, или...

– Что или?..

– Или я должен переродиться нравственно, - отвечал Калинович.

– Я верю тебе!
– проговорила Настенька, крепко сжимая ему руку.

На некоторое время они замолчали.

– Дело в том, - начал Калинович, нахмурив брови, - мне кажется, что твои родные как будто начинают меня не любить и смотреть на меня какими-то подозрительными глазами.

– Да кто же родные? Капитан?
– спросила Настенька.

– Я уж не говорю о капитане. Он ненавидит меня давно, и за что - не знаю; но даже отец твой... он скрывает, но я постоянно замечаю в лице его неудовольствие, особенно когда я остаюсь с тобой вдвоем, и, наконец, эта Палагея Евграфовна - и та на меня хмурится.

Настенька вздохнула.

– Они догадываются о наших отношениях, - проговорила она.

– Из чего ж они могут догадываться? Я в отношении тебя, по наружности, только вежлив - и больше ничего.

– Как из чего? Из всего: ты еще как-то осторожнее, но я ужасно как тоскую, когда тебя нет.

– Зачем же ты это делаешь?

– Ах, какой ты странный! Зачем? Что ж мне делать, если я не могу скрыть? Да и что скрывать? Все уж знают. Дядя на днях говорил отцу, чтоб не принимать тебя.

Калинович еще более нахмурился.

– Капитан этот такая дрянь, что ужас!
– проговорил он.

– Нет, он очень добрый: он не все еще говорит, что знает, - возразила Настенька и вздохнула.
– Но что досаднее мне всего, - продолжала она, - это его предубеждение против тебя: он как будто бы уверен, что ты меня обманешь.

– Как он хорошо меня знает!
– проговорил Калинович с усмешкою.

– Он решительно тебя не понимает; да как же можно от него этого и требовать?
– отвечала Настенька.

В такого рода разговорах все возвратились домой. Капитан уж их дожидался.

– Вы, я слышал, братец, в монастыре изволили молиться?
– спросил он Петра Михайлыча.

– Да, сударь капитан, в монастыре были, - отвечал тот.
– Яков Васильич благодарственный молебен ходил служить угоднику. Его сочинение напечатано с большим успехом, и мы сегодня как бы вроде того: победу торжествуем! Как бы этак по-вашему, по-военному, крепость взяли: у вас слава - и у нас слава!