Шрифт:
– Вы Петербурге живете?
– спросила она.
– Да, - отвечал Калинович, не желая сказаться провинциалом.
– А вы? прибавил он.
– Петербурге... Там весело...
– Весело?
– Да, балы... маскарад... итальянская опера я бываю.
При этих словах Калиновичу невольно вспомнилась Настенька, обреченная жить в глуши и во всю жизнь, может быть, не увидающая ни балов, ни театров. Ему стало невыносимо жаль бедной девушки, так что он задумался и замолчал.
– О, какой вы скучный! Для чего?
– проговорила спутница.
Калиновичу захотелось пококетничать.
– Я потерял мою невесту, - отвечал он, взглянув на подаренное ему Настенькой в последний день кольцо.
– А! Вы любили?
– произнесла соседка протяжно.
– И я любила, прибавила она и позевнула.
Калинович посмотрел на нее.
– А теперь вы любите?
– спросил он.
– Теперь? Не знаю... Нет!
– Кто же вас провожал?
– А! Вот вы что думаете! Нет, это мой брат, - отвечала дама и лукаво засмеялась.
– Князя Хилова вы знаете Петербурге?
– прибавила она.
– Нет, не знаю... Это тоже брат?
Дама засмеялась.
– О нет, это мой знакомый... Он милый.
– Милый?
– Да, а то вот у него есть друг его, тот - фи! Гадкий, толстый, нос красный! Фи! Не люблю.
– Гусар тоже толстый.
– Нет, тот добрый, брат добрый.
– Вы, конечно, иностранка, но откуда вы родом?
– спросил Калинович.
– Зачем?.. Я русская...
– Нет, вы не русская, потому что говорите неправильно: вы или немка, или полька.
– О нет... я турка, - отвечала дама и опять засмеялась.
– После этого все турчанки красавицы, если на вас похожи, - заметил Калинович.
– О, какой вы льстец!
– воскликнула она.
– Почему ж я льстец?
– Так... льстец... Мамзель Сару вы знаете?
– Нет, что ж, она хороша?
– Да, только злая такая, ужас - фи!
Разговор продолжался в том же тоне, и Калинович начинал все более и более куртизанить. Здесь мне опять приходится объяснять истину, совершенно не принимаемую в романах, истину, что никогда мы, грубая половина рода человеческого, неспособны так изменить любимой нами женщине, как в первое время разлуки с ней, хотя и любим еще с прежнею страстью. Дело тут в том, что воспоминания любви еще слишком живы, чувства жаждут привычных наслаждений, а между тем около нас пусто и нет милого существа, заменить которое мы готовы, обманывая себя, первым хорошеньким личиком.
– Вы будете обедать?
– спросил Калинович, подъезжая к Твери.
– Да, я люблю кушать, - отвечала соседка.
– Есть, - поправил Калинович.
– Ах, да, есть... хорошо, - отвечала она, и когда поезд остановился, Калинович вел ее уж под руку в вокзал.
– Il fait froid! [84]– проговорила она, кокетливо завертываясь в шаль.
"Премиленькая!" - подумал Калинович и чувствительно пожал ее руку своим локтем.
– Два обеда!
– сказал он лакею.
– Voulez-vous du vin? [85]– обратился он к своей даме.
84
Холодно! (франц.).
85
Хотите вина? (франц.).
– Да, я люблю, comment cela dire boire? [86] .
– Пить!
– Да, пить.
– Бутылку шампанского!
– сказал Калинович человеку.
Тот подал; пробка щелкнула.
– Ах!
– вскрикнула дама.
– Испугались?
– Да, это громко, я пугаюсь, - отвечала она и потом, положив пальчик на край стакана, из которого пенилось вино, сказала: - Ну, ну, будет!.. Не смей больше ходить.
"Прехорошенькая!" - думал Калинович.
86
Как это сказать пить? (франц.).
Дама начала с аппетитом кушать котлеты.
Перед жарким он поднял бокал и проговорил.
– Votre sante, madame! [87]
– Et la votre, monsieur [88] , - отвечала она, тоже выпивая, но тотчас поморщилась, проговоря: "Ай, горько!"
– А вы знаете, что значит по русскому обычаю, когда, пивши вино, говорят: горько?
– Нет.
– Значит, надобно поцеловаться.
– Ах, это?.. Да, хорошо.
– Хорошо?
87
За ваше здоровье, сударыня! (франц.).
88
И за ваше, сударь (франц.).
– Хорошо!
– подтвердила дама и, по возвращении в вагон, сняла шляпку и стала еще милее.
Между тем начинало становиться темно. "Погибшее, но милое создание!" думал Калинович, глядя на соседку, и в душу его запало не совсем, конечно, бескорыстное, но все-таки доброе желание: тронуть в ней, может быть давно уже замолкнувшие, но все еще чуткие струны, которые, он верил, живут в сердце женщины, где бы она ни была и чем бы ни была.
– Вы, решительно, полька! Чем больше я на вас гляжу, тем больше убеждаюсь в том, - начал он.