— Не будем терять время, Катрин. Если вы не пойдете, я пойду сам… Но…

Договорить он не успел. Напряженную тишину дома вдруг прорезал телефонный звонок. Я вздрогнула и тотчас же успокоилась: как бы то ни было — этот звонок принадлежит реальному миру, он возвращает к реальности и нас.

Херри с досадой посмотрел на телефон.

— Возьмите трубку, Херри, — мягко посоветовала я. — Звонят. Разве вы не слышите?

Он нехотя подчинился. Приложив трубку к уху, Херри-бой несколько секунд рассеянно слушал, а потом протянул трубку мне.

— Это вас, Катрин. Ваш друг. Я забыл поблагодарить его за пиво…

Снегирь! Это было так неожиданно: услышать его голос у самой кромки Северного моря. Я взяла трубку и услышала знакомое сопение.

— Лавруха, какого черта?

— Он оставил мне телефон, твой голландец… Слава богу, что оставил, — голос Снегиря, тусклый и безжизненный, испугал меня, и все же я сказала по инерции:

— Тебя отлично слышно, Снегирь… Что случилось, не можешь без меня и двух дней прожить? Тогда женись, я не буду возражать…

— Жека, — выдохнул Снегирь и замолчал.

В его молчании было что-то пугающее, что-то непоправимое, что-то такое, что у меня сразу засосало под ложечкой.

— Что случилось, Снегирь? — выдохнула я.

Он по-прежнему ничего не говорил. Только сопение в трубку, а потом странный звук, похожий на спазм.

— Что? С ней что-то случилось? Не молчи, Лавруха!..

— Ее нет, — я услышала на другом конце провода глухое рыдание. — Ее нет, Катька…

— Что значит — нет? — эти слова, тяжелые и неподъемные, не принадлежали мне, они просто не могли мне принадлежать. — Что значит — “нет”, Снегирь?

— Она умерла… Ее убили… Прошлой ночью… Прости… Тебе нужно приехать, ты понимаешь?.. Похороны…

Кажется, я на секунду потеряла сознание, а когда пришла в себя, трубка попискивала короткими гудками.

— Снегирь, — закричала я в пустую мембрану. — Снегирь!.. Это не правда… Нет… Это не может быть правдой… Ты слышишь меня, Снегирь?..

Отшвырнув трубку и все еще слабо соображая, я опустилась на пол. Остров, Мертвый город Лукаса Устрицы, Херри-бой с жалкими листочками и софитами — все это потеряло смысл. И Голландия потеряла смысл, и все картины всех музеев, вместе взятые. Снегирь что-то напутал, дурацкая шутка, жестокая шутка, но такие шутки не в его духе.

— Мне нужно уехать, Херри, — глухим вымороченным голбсом сказала я. — Немедленно. Я возвращаюсь в Россию.

— Что-нибудь серьезное? — вежливо спросил Херри-бой.

— Не знаю… Но моя подруга… Вы видели ее… Жека… Случилось что-то ужасное. Я должна уехать, Херри. Прямо сейчас. Вы понимаете…

— Вы же знаете, Катрин, — Херри досадливо поморщился. — Катер неисправен. Я не могу вам помочь. Механик будет уже послезавтра.

— Я не могу здесь оставаться… Неужели вы не понимаете? Я должна уехать, черт вас возьми!

— Сожалею, — он едва скрывал досаду, и именно в эту минуту я возненавидела чистенького голландца так, как ненавидела никого и никогда. — Вы говорили, что разбираетесь в моторах… Если с вашей подругой случилось что-то ужасное… Вы можете посмотреть его. Но я думаю, у вас ничего не получится. Всего лишь сутки, Катрин…

Я присела на краешек жесткой койки и обхватила голову руками. Жека… Наши дурацкие пьяные клятвы; ее смешные пальцы, торчащие из босоножек во все стороны. Что значит — “убита”? Снегирь сошел с ума, и я вместе с ним.

Херри-бой суетливо собирал софиты. Сейчас он отправится к стене, за которой покоится последняя воля Лукаса Устрицы.

Мне наплевать, какой была его последняя воля. Сейчас я отправлюсь к катеру и уеду отсюда… Даже если мне предстоит отправиться вплавь….

— Вы не идете со мной, Катрин? — осторожно спросил Херри, и до меня даже не сразу дошел смысл его слов.

— Что?

— Вы не идете?

— Неужели вы не поняли, что произошло? Вы чудовище, Херри…

Он ничего не ответил, он постарался как можно деликатнее исчезнуть из дома; сейчас пустится вприпрыжку вверх по улице, а Жеки больше нет. Ее убили… Господи, не схожу ли я с ума? Только вчера утром я разговаривала с ней, и телефон отчаянно барахлил… Зачем этот проклятый голландец вызвал меня, зачем я только поехала?..

Неожиданная ярость, неожиданная ненависть к Херри-бою захлестнули меня: хорек, чудовище, скотина… Подчинившись этой ярости, я начала со сладострастием крушить аскетический быт Херри-боя: швырять на пол книги, кипы бумаг, чертовы делфтские тарелки, фотографии и — мать их! — пластмассовые стаканчики и большую пивную кружку с ручками и карандашами. Разгромив несколько стеллажей, я принялась за стол. На пол полетели многочисленные записные книжки Херри-боя, вся его стряпня, посвященная Лукасу Устрице…