Шрифт:
— Может быть, пора уходить, Гавриил Леонтьевич? Неудобно. Люди оглядываются…
Это было художественным преувеличением. Людей в рыгаловке собралось не так уж много: хмурая буфетчица за стойкой, хмурая официантка в затрапезном фартуке посудомойки и алкаш за столиком у выхода. Алкаш был такой же краснорожий, как и Маслобойщиков, только без бороды. Во всем остальном тоже наблюдалось пугающее сходство: от пористого носа до складок у губ. Что и говорить, мэтр и безымянный алкаш казались близнецами, разлученными в детстве.
— Пойдемте, Гавриил Леонтьевич, — продолжала увещевать Лена.
— Цыц! — мэтр стукнул кулаком по клеенке с такой силой, что из стакана едва не выплеснулся портвейн.
— Цыц, женщина! — поддержал Маслобойщикова встрепенувшийся Гжесь. — Знай свое место! Кирха, кюхен и киндер [9] !
Это было слишком. Лена отодвинула сок и поднялась из-за стола, прихватив лежащие рядом с Гжесем ключи от «шестерки».
— Пошли вы к чертовой матери! Оба!
— Да она у тебя змея, друг мой! Забыл только, какой породы…
9
Церковь, кухня и дети (иск, нем.).
— Кобра, — подсказал Гжесь. — На хвосте.
Нет, она вовсе не собиралась этого делать, но напившийся до безобразия дуэт просто вынуждал Лену поступить именно так. Именно так, как и положено кобре на хвосте. Тем более что возле «шестерки» уже крутилось несколько подозрительных подростков: из тех, которых Гжесь, сам выросший где-то на окраине отнюдь не мирного Новокузнецка, называл «гопота». Несколько метров, отделяющие ее от машины, оказались самыми сложными. Топота тихонько подсвистывала, цокала языками и даже продемонстрировала Лене парочку общеизвестных непристойных телодвижений.
Отдышаться удалось только в салоне.
Лена вставила ключи в замок зажигания и принялась взвешивать все «за» и «против».
Водитель из нее никакой, это правда. Вельзевул Поклонский называл ее не иначе, как «смерть на перекрестке»: «Так и напишите себе помадой на лбу, Шалимова: смерть на перекрестке». Да и оставлять в разбойной придорожной корчме двух подвыпивших мужиков в окружении гопоты… Но и выслушивать их пьяные артистические бредни и сексистские оскорбления тоже радости мало. В конце концов, они не малые дети. И железнодорожная платформа под боком. Доберутся как-нибудь.
Она осторожно сдвинула машину с места, неловко развернулась, сбив щит с «бизнес-ланчами» и «спиртным в разлив», и, отчаянно сигналя редким прохожим-камикадзе, покатила вниз под горку, на основную трассу.
О своем решении Лена пожалела уже через триста метров. Она как-то совсем выпустила из виду, что отрезок пути Ломоносов — Петродворец был самым паскудным, особенно с точки зрения водителя-неумехи. Извилистый и неширокий, он изобиловал леденящими душу знаками «Крутой поворот», «Крутые повороты», «Ограничение скорости» и «Обгон запрещен». Господи, какой уж тут обгон, только бы живой добраться! Лена сбросила скорость почти до тридцати и плелась, километр за километром съедая расстояние. Еще пара прихотливых изгибов дороги, и она выберется на более-менее ровный участок и спокойно покатит к Питеру.
Эти мечты разлетелись в прах, когда из-за поворота выскочил ярко-желтый бензовоз с проблесковым маячком над кабиной и надписью «NESTE» на борту. Лена шарахнулась в сторону, с перепугу вместо тормоза нажав на газ. Ее выбросило почти в кювет, но не это было самым страшным.
Самым страшным оказался глухой стук о передний бампер. И скрежет железа.
Машина остановилась, ткнувшись носом в обочину, Лену бросило на руль, а в грудной клетке сразу же возникла довольно ощутимая боль от удара. Но что значила какая-то боль по сравнению со стуком, который она скорее почувствовала, чем услышала. Она… Она сбила кого-то! Может быть, даже насмерть! Она сбила ни в чем не повинного человека! Она, Лена Шалимова, убийца!.. От ужаса произошедшего Лена на несколько секунд спряталась в обмороке, но, когда пришла в себя, ничего не изменилось. Машина по-прежнему стояла у обочины, грудная клетка по-прежнему саднила, а сквозь приоткрытое боковое стекло слышались редкие приглушенные стоны.
Ломая ногти, она открыла дверцу и бросилась к кювету. В кювете валялся велосипед со смятым и покореженным задним колесом и такая же смятая и покореженная картонная коробка весьма внушительных размеров. Сам велосипедист сидел рядом, держась за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Что ж, если Лена и не была убийцей, то совершила полноценный наезд.
— Эй, вы живы? — севшим голосом прошептала она.
Велосипедист, находящийся, очевидно, в состоянии шока, не обратил на Лену никакого внимания. Он потряс головой, на которой болтались бесполезные теперь наушники, посмотрел на ладонь, испачканную кровью, а потом, как будто что-то вспомнив, потянулся к коробке. И принялся методично сдирать с нее скотч.
— Эй, вы живы?!
Скотч никак не хотел отставать от помятого, измочаленного картона, из наушников неслось что-то уж совсем допотопное, ссадина на лбу велосипедиста медленно наливалась кровью; словом, положение было совсем безрадостным.
— Помогите мне, — с трудом разжав зубы, сказал велосипедист.
— Да, конечно… Я сейчас сбегаю за аптечкой.
Лена снова бросилась к машине, но голос велосипедиста остановил ее и заставил вернуться:
— Нет… Помогите мне.., открыть…
Он просил ее открыть коробку, вот что!