"Язык представляет множество доказательств, что такие явления, которые, по-видимому, могли бы быть непосредственно созданы и выражены словом, на самом деле предполагают продолжительное подготовление мысли, оказываются только последней в ряду многих предшествующих, уже забытых инстанций" (Там же. С.195).

"Слово для самого говорящего есть средство объективировать свою мысль. Это не значит, чтобы слово было средством выражать уже готовую мысль, ибо если бы мысль уже раз была готова, то зачем ее объективировать" (Там же. С.213).

"Говоря словами Гумбольдта, всякое понимание есть вместе непонимание, всякое согласие в мыслях -- вместе несо

теоретический компонент 19

гласие. Когда я говорю, а меня понимают, то я не перекладываю целиком мысли из своей головы в другую, -- подобно тому, как пламя свечи не дробится, когда я от него зажигаю другую свечу" (Там же. С.226).

"Поэзия и проза представляют только усложнение явлений, наблюдаемых в отдельном слове" (Там же. С.233).

"В мифе образ и значение различны, иносказательность образа существует, но самим субъектом не создается, образ целиком (не разлагаясь) переносится в значение. Иначе:

миф есть словесное выражение такого объяснения (апперцепции), при котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом" (Там же. С.259).

"Язык есть главное и первообразное орудие мифического мышления. Но немыслимо орудие, которое своими свойствами не определяло бы свойств деятельности, производимой при его посредстве: то, что мы делаем, зависит от того, чем мы делаем: иначе пишут пером, а иначе углем, кистью и т.д. Стало быть, влияние языка на мифы бесспорно" (Там же. С.261).

И несколько цитат из "Из лекций по теории словесности", поскольку эта книга не вошла в вышеуказанное издание:

"Поговорка есть элемент басни или пословицы, частью происшедшей из пословицы и басни, как остаток, сгущение их, частью недоразвившийся до нее" (Потебня А.А. Из лекций по теории словесности.
– - Харьков, 1930. С.97).

"Вне слова и до слова существует мысль; слово только обозначает известное течение в развитии мысли" (Там же. С.108).

"В понимающем происходит нечто по процессу, т.е. по ходу, а не по результату, сходное с тем, что происходит в самом говорящем" (Там же. С. 109).

"Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли" (Там же.С.111).

Чем больше мы вчитываемся в то, что предлагается А.А.Потебней, тем больше убеждаемся в стройности выдвигаемых положений. И уже с точки зрения дня сегодняшнего видим, как те или иные его элементы получают дальнейшее развитие. А.А.Потебня даже формулировал для себя четкую задачу. Он писал: "практическое значение теоретического языкознания должно состоять в том, чтобы сообщить челове

предыстория семиотики в России 20

ку убеждение в субъективном содержании слова и уменье выделить этот элемент из объективного сочетания мысли и слова" (Потебня АЛ. Слово и миф. С.206).

Как и А.Н. Веселовский, А.А.Потебня уделял больше внимания материалу фольклорному, но одновременно именно он ставит перед собой задачу раскрыть, как протекают процессы коммуникации. В этот период филология плодотворно сочетала в себе и языкознание, и литературоведение, что достаточно ярко воплотилось в фигуре А.Потебни.

* * *

Какие же общие выводы мы можем сделать? Что позволило нам внести эти три имени в список предшественников семиотики в России в XIX веке? Сразу же следует подчеркнуть, что этот список может быть продолжен. В нем следует упомянуть Ф.Ф. Зелинского, И.А.Бодуэна де Куртенэ, Ф.Ф.Фортунатова. То есть уже наличествует достаточно общая тенденция, и нам следует ее более четко сформулировать.

Во-первых, это сильная теоретичность обобщения, больший отрыв от материала, чем это происходит в обычной работе. Еще нет пресловутого переноса методов и анализов на совершенно иной материал, как это имеет место в семиотике в 60-е годы, когда усиленному изучению могло подвергнуться все: мода, карточная игра, пища и т.п. Тогда И.Рввзин иронично определил объект семиотики как то, что можно изучать методами лингвистики. Но метод уже достаточно четко отрывается от материала, он готов к подобному переносу, просто еще нет соответствующей традиции. Мы видим, что хорошая теоретичность вырывает данную теорию из данного материала, распространяя ее на иные области.

Во-вторых, теоретичность задает гораздо большую системность, структурность. Особенно ярко это видно на примере Н.В.Крушевского. Хорошая модель не только позволяет описывать другой материал, но и преобразует упорядоченность основного материала. Он предстает теперь перед исследователем в иной, структурной своей ипостаси.

В-третьих, хотя это общая характеристика вообще психологизма того периода, данные три имени не замыкаются в чисто вербальном материале, они все время пытаются нащупать, говоря современным языком, когнитивные параллели. Именно в когнитивных механизмах они видят решение всех проблем.