– Так сразу и голую?

– Ну да. У меня фигура хорошая. Меня приглашали.

– Куда приглашали?

– В манекенщицы. Я не пошла.

Алексей Степанович вскипел, но сдержался, лишь пофырчал немного. Девушка была с высокой шеей, с тугими губами, в движении которых нарождалось слово.

– Раздевайтесь, - сказал он.
– Я вас порисую. Молчите. Думайте о чем-нибудь.

– Неохота думать.
– Шея ее, такая напряженная, расслабилась, губы отмякли. Ландшафт девушкиной души, наверно, казавшийся ей кордильерским или аппалачским, являл собой Валдайское взгорье, сбрызнутое грибным дождем.

Алексей Степанович поставил табурет на подставку, он не любил смотреть на модель сверху вниз, а был он высок, сказал: "Сядьте сюда", задернул занавески на окнах и вышел в другую комнату.

Девушка разрушила его мир - углов и гротеска. Последнее время он лепил балерин постмодерна, ломаный брейк, каратэ. По его выходило, что скульптура в движении парадоксальном, сбитом, озвучивает интерьер приблизительно так, как это делают часы, но трагичнее. Еще он лепил трех поющих старух. Старухи с острыми задранными подбородками стояли тесно. Сухие, как весла, руки висели вдоль тела. Старухи были прямыми, они уже приспособились для лежания на жестком и вечном, осталось им только спеть. Если бы ему разрешили поставить старух на церковной паперти...

– Я готова, - сказала девушка.

Алексей Степанович взял карандаш и блокнот.

Она сидела на табурете в беленьких трусиках, похожих на детские. Смотрела на окно, за которым у стены горевал якорь.

– Можно, я в трусиках?
– спросила она.

– Можно.
– Алексей Степанович попросил ее выпрямиться и снова расслабиться.
– А теперь поднимите голову, как будто вас кто-то окликнул.

Она подняла голову. Рот ее слегка приоткрылся.

Вскинется человек на оклик - и в выражении лица проявится его суть: угрюмость, удивление, ожидание, раздраженность, злость. У гостьи Алексея Степановича, у его неожиданной модели, лицо осветилось радостью. Миг - и выражение это уступило место вежливому терпению.

Алексей Степанович сделал наброски с четырех точек. Подошел к девушке ближе. Она прикрыла грудь рукой.

– Послушайте, а как вас зовут?
– спросил он.

– Леля.

– Леля - нет такого имени. Наверное, Лена? Лена, положите руки на колени, правое плечо слегка подайте вперед. Чуть-чуть...

– Леля, - поправила она пересохшим голосом.

Он нарисовал плечо. Нарисовал шею и приподнятый подбородок. Нарисовал руки. Отдельно грудь. Колени. И сказал:

– Одевайтесь, Лена. Давайте чай пить.

– Леля, - снова поправила она.
– А когда будем лепить?

– Время покажет.

Чай пить она отказалась. Посмотрела наброски, одобрила - симпатичные, мол, запасные части. Спросила: "А вас как зовут?" - и ушла, улыбнувшись улыбкой самосожженки.

На следующий день, под вечер, когда Алексей Степанович, приспособив старый каркас из стального прутка, привязывал к нему проволокой деревянные бруски и дощечки, чтобы не сползала глина, раздался звонок такой исключительной требовательности, какую могут себе позволить только пожарные.

Алексей Степанович открыл.

Отстранив его рукой, в мастерскую вошел жилец с верхнего этажа в спортивных брюках с лампасами. Посмотрел на него с вызовом и презрением.

– Я Лелькин родитель, - сказал.
– Ты ее лепил голую?

На столе среди чайных чашек, пачек печенья и сахара стоял вылепленный утром из пластилина эскиз. Лицо было только намечено, но сходство с Лелей ошеломляло. Алексей Степанович знал, что такого в большой скульптуре он не добьется.

Леля поднималась с табурета кому-то навстречу. Движение ее было в подготовительной фазе - она лишь слегка переместила центр тяжести вперед. Это был тот момент, когда мозг еще не поверил, но сердце уже отозвалось и закипание радости в нем уже началось.

– Лелька, - прошептал Родитель. И воскликнул: - В трусиках!

Алексей Степанович поморщился, отобрал эскиз, поставил на полку повыше.

Родитель прошелся вдоль стеллажей.

– Девок-то. И все бесстыжие.

– Вы, собственно, зачем?
– спросил Алексей Степанович.

– А Лелька больше к тебе не придет. Я ей запрещение сделал. Родитель сел к столу, схрупал печенину крепкими зубами.
– А это что за хреновина?
– Он бросил кусочком печенья в каркас.

Алексей Степанович приподнял Родителя за шиворот.

– Здоровый, - сказал Родитель.
– Трусцой бегаешь. Я тоже здоровый. Он рванулся волчком, но Алексей Степанович посадил его в кресло.
– Ничего, - сказал Родитель.
– Сыграно. Приедет Герберт в отпуск, я ему скажу. Он тебя как клопа. Частушку знаешь?

В общежитии клопы,

Кто их давит, тот тиран.

Ведь в клопах-то наша кровь

Кровь рабочих и крестьян.

Знаменитый поэт написал. Сазонт с Лиговки. Выпить бы. У тебя нету?

– Нету, - сказал Алексей Степанович.
– Впрочем... Помогите мне набросать глину. Ставлю рому стакан. Кубинского...
– И объяснил, что глину нужно набрасывать на каркас, что это займет часа полтора. Работа тяжелая.