Родитель согласился.

Работая, он рассказал, что якорь занес на шестой этаж Герберт. Один. На спине.

– Лелькин одноклассник. Он в нее с пионерского детства влюблен. Здоровый, как автопогрузчик. В Первом медицинском учился. С третьего курса в армию взяли, в Морфлот. Думаю, это вредительство - студента-медика с третьего курса брать. Он же в армии всю латынь позабудет... Принес Герберт этот якорь чертов и у дверей поставил на площадке, чтобы Лелька каждый день его вспоминала. Думаю, тут Гербертова ошибка была. Соседская болонка Пиня, и без того стерва, стала на якорь писать. А раньше до первого этажа дотягивала - ни капли. Из другой квартиры сосед, малость подслеповатый, об якорь ключицу себе после получки сломал. В нашей квартире старуха живет, Авдеевна. Ей лень мусор свой на помойку выносить, она стала его за якорь запихивать в пакетиках. Вонь пошла. Дворничиха ногу рассадила. Сама виновата - нечего якорь лягать. Так бы и дальше шло, если бы сама Лелька не разорвала об якорь колготки. Он же пупырчатый, задела ногой - и дыра с ладонь. Тут Лелька от злости и влюбилась в Славика Девятова. Лелька все делает от злости. У нее такая в натуре злость активного действия. Она и говорит Славику: "Если любишь, убери отсюда этот проклятый якорь". Славик Девятов, он же хиляк, конечно, хоть и в очках, но не Герберт. Говорит мне: "Прошу руки вашей дочери. Помогите мне якорь во двор стащить". Лелька-то, знаешь, учится в Текстильном. Может, хватит глины-то?..

Они набросали на каркас глину обильно. Алексей Степанович пообжал ее.

– А это кто будет?
– спросил Родитель.
– Тоже девка?

– Леля.

– Слушай, ты, наверно, не понял - не придет Лелька. Ставь стакан рому.

Но она пришла. Через несколько дней. Кутаясь в платок.

– Не пугайтесь, - сказала.
– У меня под глазом синяк. Жуть. Внезапная холодина.
– Леля подошла к скульптуре, обернутой мокрыми тряпками. Спросила: - Я?

Алексей Степанович кивнул. Поставил перед ней эскиз.

– Я надеялся на тебя.

– Меня Славик прислал. Родитель кричал, что я шлюха. Поставил синяк под глазом. Не злонамеренно - размахался... К вам побежал - убивать. Он задира... А сегодня Славик сказал: "Обманывать нехорошо". И вообще, он не видит ничего такого, что я вам позирую.

Алексей Степанович снял со скульптуры подсохшие тряпки.

– Ой, - сказала Леля и замолчала.

Алексей Степанович работал быстро. Скульптура была несколько меньше натуральной величины. Этот масштаб как бы разрушал стекло между неживой природой материала и живым глазом, как бы уменьшал каменный вес глины.

Есть такие мелодии, которые живут сразу во всех душах. Композитор не украл ни одного такта, ни одной паузы, а слушатели готовы поклясться, что знают эту мелодию с детства. И бабушки ихние якобы знали. Таким вот свойством обладала Леля...

Пальцы скульптора двигались, как бы уже привыкшие к ней, к ранящей нежности ее тела. И нужно было остановиться в тот единственный миг, после которого нежность переходит в жеманство, и умирает искусство, и остается лишь некий массив глины, обличающий мастера в старости и бесплодии.

В кухне Алексей Степанович долго остужал руки под краном и, остудив, долго мыл и растирал полотенцем.

– Леля, накрой скульптуру тряпками.

– Растрескается, - сказала она.

– Не робей. Я потом из лейки ее полью. Как накроешь, иди чай пить.

Леля казалась напуганной. Бывает такое великое изумление, что сродни ужасу.

Она прихлебывала чай и тихо, с длинными паузами говорила:

– Я почему к вам пришла. Думала, Славик узнает, что я вам позирую, и откажется от меня. И я снова стану ждать Герберта. Герберта легко ждать он как будущее. А Славик - крутой поворот. Он - сегодня. Вы не находите, что жизнь того требует? Не находите?

После программы "Время" пришел Родитель.

– Современная молодежь, - сказал он.
– И жених у нее такой же идиот.

Родитель подошел к скульптуре. У Алексея Степановича сжалось сердце: врежет кулаком по лицу - и все. Глина раздастся в стороны безобразной воронкой, и уже нельзя будет дальше рассчитывать на Звезду - он уже будет бояться.

Родитель стоял перед укутанной скульптурой. Шея его напряглась. Он потер лоб. Пробормотал:

– Лелька... И тряпками своими ты ее не скроешь. Бывало, сидит, уроки делает. К ней зайдешь, а она так к тебе и потянется, как котенок.

– Может, посмотрите?

– Ты что! Она ж голая. Она ж дочь...

Родитель отошел к стеллажам. Взглядом сосчитал танцовщиц.

– Чего они все в таких позах - не на носочках?

– Двадцатый век.

– Похабель. А чего мужиков мало?

– Неинтересно мне их лепить. Простые, как циркуль.

Родитель похмыкал, наверно соображал, похож ли на циркуль он. Наверно, ответ в его голове возник отрицательный.

– Ну, а таких, как я, лепишь?

– Леплю. Со звездой Героя. Лучше с двумя.

– Иди ты... А Лелькину статую как назовешь?

– Девушка.

Родитель хихикнул.

– Какая она теперь девушка. Раз у меня попросили ее руки, значит, беременная. Назови "Леля".

– Правильно. Назову "Леля".

– Герберта ты бы вылепил тоже. Он в порядке. Он тяжести поднимает...
– Родитель подошел к окну, глянул на якорь и вдруг спросил с разгоревшимся интересом: - Скажи, куда картины деваются? Художников, наверное, тысяч сто, а картин в домах нету. Я когда по холодильникам работал - ремонт по абонементу - по квартирам много ходил. Или старинные висят - от дедушки, или эстампы. Когда новые - значит, сам хозяин художник или кто-нибудь из семьи. Но чтобы покупная - такого не попадалось. Не покупает народ. Ты кому своих балерин продаешь?