Пока хозяйка гремела в кухне кастрюлями - Гасилов почти насильно всучил ей весь свой сухой паек, - Мартынов вошел к нему в комнату, стал рассказывать о своих.

Спустя час или даже меньше Гасилов уже знал, как ожидала Ольга Семеновна рождения внука, да вот пришлось дочери для общего спокойствия уехать подальше от вражеских бомб и орудийной пальбы.

Конечно, немножко больно бабушке, что вместо долгожданного внука или внучки появился в доме чужой ребенок, а вместо дочери начнет хозяйничать незнакомая женщина...

– Какая женщина?
– не без удивления спросил Гасилов.

И выяснилось, что Ольга Семеновна ждет появления целой семьи с оравой детишек, и примет всех, разумеется, а вот сердце болит, ничего не поделаешь.

Старик был поражен, когда Гасилов сказал со вздохом:

– Вот она, вся наша семья: я да Павка.

А Ольга Семеновна вбежала в комнату, всхлипывая, утирая глаза концами белого платочка. Она и мужа своего упрекала: договорились ведь, поняла она, что нужно со всей душой встретить молодую мать. Сразу поняла, когда он там, за стеной, напомнил ей, что и их дочери может нелегко прийтись в далекой Средней Азии, у чужих людей. Но больше всего она казнилась сама: казалось ей, что обидела она и малыша, и несчастную мать его, и самого Гасилова. Теперь она с удвоенной лаской занялась Павликом.

Сергей Сергеевич притащил охапку дров, затопил печку в комнате, отведенной Гасилову. Вскоре стало тепло, и старик на цыпочках подошел к лежащему поперек большой кровати ребенку, начал осторожно развертывать одеяло.

– Ну-ка, вылезай, молодой человек, дай тебя разглядеть получше. Теперь не замерзнешь, дед протопил на славу, по-довоенному. Для тебя, если хочешь знать...

Гасилов тем временем согрел молоко, принесенное Ольгой Семеновной из детской консультации, поблагодарил хозяйку за сваренную кашку, покормил малыша и стал менять пеленки. Наблюдавший за ним Сергей Сергеевич с удивлением покрутил головой:

– Ловко вы, товарищ командир, с ребенком управляетесь. Должно быть, не впервые вам приходится.

– Впервые, дорогой хозяин!
– прервал Гасилов и отвернулся.
– Война чему хочешь научит.

– Это верно, - заметил Мартынов.
– И любви научит, и ненависти.

Прошло несколько дней. Отпуск Гасилова подходил к концу, и ему предстояло со дня на день приступить к работе за городом. Юрий Петрович заговорил со стариками о том, что его больше всего тревожило: нужно устраивать Павлика в Дом младенца либо в ясли - куда примут.

Ольга Семеновна всплеснула руками. Вот уж ни в коем случае! Разве не видит товарищ инженер-капитан, как привязались они со стариком к малышу. И зачем это нужно кого-то беспокоить? Ведь она-то хоть и стала работать из-за военного времени, но работает дома, шьет белье для фронтовиков. А раз дома, то и присмотреть за малышом всегда сумеет. Сергей Сергеевич только кивал согласно и глазами указывал Гасилову на жену: говорил же, мол, что сердце у нее золотое, а если она и нахмурится порой - это как летний дождик... Эх, если бы им только тревог да забот, что этот маленький!

Так, по настоянию стариков Мартыновых, Беговая улица пополнилась еще одним жителем - Павликом Гасиловым, пока еще даже не вписанным в ордер. А соседи с окрестных улиц вскоре привыкли встречать широкоплечего рослого человека в армейской шинели. Одной рукой он опирался на палку, другой бережно поддерживал укутанного в одеяло ребенка. Это Гасилов в свободное время выходил с Павликом на прогулку.

Теперь в почтовом ящике, прибитом к калитке дома Мартыновых, стали попадаться письма, адресованные не только хозяевам, но и Гасилову с приписками специально для Павлика. Это были весточки, приветы, наказы с фронта. Стоило Гасилову отправить в адрес полевой почты свой новый адрес, как в ответ полетели солдатские треугольники. Друзья интересовались состоянием здоровья своего зампотеха, судьбой "запасного гвардейца", спрашивали, что с ним и каким он стал за эти минувшие недели.

Жизнь в домике Мартыновых текла по суровому расписанию военного времени. Юрий Петрович затемно уезжал на работу и возвращался лишь поздно вечером. Целый день проводил на своем заводе и Мартынов. А Ольга Семеновна шила и ухаживала за Павликом.

Внимания и сил малыш требовал много: здоровье его внушало серьезные опасения, и уже не одну бессонную ночь провел Гасилов у изголовья своего больного ребенка. Павлик плакал дрожащим прерывающимся голоском, и даже этот голос его, не способный набрать силы, зазвучать отчаянным криком, внушал тревогу. Случалось, малыш часами плакал, синея от натуги, и корчился, лишь под утро затихая на руках шагавшего из угла в угол Гасилова.

Каждый раз утром Гасилов извинялся перед стариками Мартыновыми за беспокойство. Мартыновы и слушать не хотели извинений, как-то слишком уж решительно утверждая, будто спали крепким сном и никакого плача вовсе даже не слышали. Но Гасилову достаточно было взглянуть в покрасневшие, обведенные синевой глаза Ольги Семеновны, чтобы понять: снова плакала, прислушиваясь к беспомощному плачу малютки.

Однажды в воскресенье, после выдавшейся бессонной ночи, Гасилов непривычно крепко уснул. Во сне ему мерещилось, будто старик Мартынов ходит рядом, весело постукивает плотницким своим молотком, напевает смешную нелепую песенку: