– Отец! Ну почему ты так пьешь?

– А ты почему так пьешь, сын?

Обуреваемые этой нежной заботой, они приканчивают бутылку. И это - после инфаркта! Палата лишь на две койки, и не общаться тут нельзя. Тот отец наливает остатки и протягивает моему отцу:

– На, выпей!.. Ты что - не русский человек?

– Я русский человек.
– Отец усмехается.
– Но предпочитаю следовать указаниям врача.

Вдруг у него под подушкой что-то крякает. Отец изумляется, подняв брови, потом, вспомнив, достает мобильник. Недоуменно слушает, потом тыкает телефончиком в мою сторону:

– Тебя.

– Слушаю, - солидно говорю я.

Некоторое время там тишина - потом голос Любки:

– Поскольку замгенерального по связям с общественностью теперь я, а общественность теперь - это ты, то я связываюсь с тобой и сообщаю, что тендер мы выиграли.

– Ура, - произношу я.

– Но чуть было не проиграли.

– Почему?

– Сразу после твоего ухода Андре с крыши кинулся.

– ...Погиб?!

– Нет, слава богу! Зорин спас.

– Зорин?.. За ним кинулся? С парашютом?

– Нет. Это уж ты преувеличиваешь! Просто заранее Андре за ногу привязал.

– Внимательны вы к нему.

– Так он же сын Есенина и Зорге!

И вот отец уже, упрямо шаркая тапками, идет по длинным больничным коридорам, пристально - и как бы недоуменно - разглядывая то одно, то другое. Подходит к залитому солнцем окну, сморщившись, разглядывает цветы в горшках. И, продолжая свою почти столетнюю сельхоздеятельность, цепко хватает какой-то лист и с яростью разглядывает его, вывернув, как ухо провинившегося.

– Не может быть такого растения!
– отпихивает лист.

И он, видимо, прав! Потом вдруг, повернувшись, смотрит на меня:

– Ну а как ты - сделал там, что намечал?

– Ничего я не сделал!

– ...Турок ты, а не казак, - ласково говорит папа.

Мы привозим его из больницы домой, кормим, и он укладывается отдохнуть. Я заглядываю в светящуюся щель: читает, почти вплотную поднеся книжку к глазам. Молодец.

Потом мы на кухне ругаемся с женой.

– У тебя после этого юга морда... как красный таз!

– А у тебя... как губка!

– Значит, мы созданы друг для друга?

На радостях мы дарим одному таракану жизнь.

СЕКОНД-ЭНД

Думал, когда вернулся сюда: на берегу Невы всю душу распахну! Однако дело не бойко идет. Етишин погиб: отсек-таки клерк-злодей ему голову листом писчей бумаги - и на этом все кончилось. Из вещей написал только "Песнь кладовщика", но кладовщик почему-то за ней не явился. Хотелось бы написать что-то более накипевшее, да слова не идут.

Однажды забрел на заседание "Ландыша", но Сысой, сильно за это время заскучавший, накинулся с воплем:

– И ты смеешь к нам приходить?! После всей той коррупции?

Да, я коррумпировался. Но как-то мало.

И я вышел. Лунем ему не стать никогда. Специально прошел мимо дома Луня на Крюковом канале. Думаю, встреться мы сейчас с ним, нашли бы друг для друга немного доброты. Все-таки душа у него есть, хотя и хитрая. И вспоминается он почему-то тепло: может быть, по сравнению с нынешними?..

Что еще? Был тут в доме культуры моряков на встрече общественности с Фалько. Говорил-то он горячо и потом, пожимая со сцены руки, пожал и мою, но явно не узнал при этом. Кто я ему? Пересекались однажды... Таких у него полно. Да и невозможно, наверно, различить отдельные лица в толпе? Конечно, хотелось бы это проверить - но где ж я возьму толпу? Только старина Зорин меня узнал, помахал. Есть и удачи. В ГНИИ чумы, где я вел литературный кружок, с нового года возобновилось финансирование. Так что я теперь снова на коне. К сожалению, на зачумленном.

Написал басню "Мышь и батон", где батон все-таки побеждает.

Крот здоровается со мной на лестнице бегло: забыл, видимо, своего замгенерального!

Однажды только погутарили с ним. Я вышел из дома очень рано: чумовики почему-то любят литературой заниматься до начала рабочего дня. И у парадной стоял Крот, ждал машину. Было еще темно, но на тонком снегу кто-то уже отпечатал черные следы через двор наискосок.

– Знаете, - Крот сладко потянулся, - а я часто вспоминаю те дни. Очаровательное захолустье! Ветеринары, коровы...

Это же мой проект! Я еще могу!
– я обрадовался. Тут подъехал "БМВ", оставляя два темных следа.

– Но предпочитаю работать более скучно, - сухо закончил он и уехал...

Любка вышла замуж за Андре, и теперь у Есенина и Зорге есть внук. В кого-то удастся?

Однажды вдруг позвонил мне Фрол и замогильным голосом спросил: не могу ли я написать ему речь на открытие берлинской выставки русских икон и пиломатериалов? Свести их, так сказать, вместе с присущей мне... Я отказался. О чем жалею. Может, все-таки можно было свести, за большие деньги?