– Теперь права.

– Права-то зачем? Вдруг меня милиционер остановит? А прав нету...

– С вами Егор поедет. Он права и предъявит милиционеру.

Надо было выйти из машины, глянуть, сильно ли она раскурочена, но Бессонов оцепенел, одеревенел, мышцы не повиновались ему, мозг сковало - он боялся молодцов. "Будто убийцы, честное слово, - стукнула в голове далекая, какая-то задавленная мысль, - у них-то и лица убийц, киллеров, молодчиков, которые с автоматами выходят на большую дорогу".

Бессонов снова поморщился, вытащил из кармана права - плоские, закатанные в прозрачный пластик, так называемые международные, когда-то он за эти права заплатил большие деньги: двести рублей. Тогда на две сотни можно было купить роскошный шерстяной костюм-тройку английского либо немецкого производства.

– Давай, давай, не боись, дядя, - вид Антона сделался довольным, хмельным, словно он побывал на царском пиру.
– Открой-ка заднюю дверь, потребовал он и, не дожидаясь, когда Бессонов вытянет из скважинки пластмассовой торчок предохранителя, просунул руку в кабину, нащупал пальцами гладкую головку, резко дернул вверх. Распахнул заднюю дверь. Садись, друг Егор, - пригласил он и засмеялся: - Дядю в пути не обижай. Держи его права, следи, чтобы он не сбежал по дороге, а вообще сиди смирно!

– Как мышь, - Егор так же, как и Антон, довольно засмеялся.

Бессонов почувствовал себя дурно - будто бы шею ему начали сдавливать чьи-то безжалостные пальцы. Повел головой в сторону, пальцы тут же среагировали на это движение, сдавили шею сильнее, он не выдержал, застонал.

– Не боись, дядя, я же тебе сказал - не боись!
– Антон хлопнул дверью его машины, поглядел, как Егор расположился на заднем сиденье.
– Живым останешься во всех случаях жизни!

Воздух перед Бессоновым заколебался, в нем появились красные, похожие на клубки дыма пятна, словно бы где-то что-то горело. Он застонал снова, потом встрепенулся, потянул носом: а вдруг действительно что-то горит? Он, например, или его машина?

– Поехали!
– скомандовал с заднего сиденья Егор, хлопнул Бессонова по плечу.

"Будто я - извозчик, а он - барин", - невольно отметил Бессонов.

– Антон поедет за нами, - добавил Егор, - мы впереди, он сзади. Так не потеряемся.

– Куда поедем?
– устало, добитым равнодушным голосом спросил Бессонов.

– Как куда?
– Егор восхищенно передернул плечами: - Во дает!
– Следом раздался дребезжащий злой смешок.
– Ну, дядя! Вот так дядя! Ты давно последний раз в поликлинике был?

– Давно!

– Мда, с тобой не соскучишься... Поехали!
– Он снова хлопнул Бессонова по плечу.

– Куда?

– На кудыкину гору. К тебе домой, куда же еще!

Бессонов почувствовал, как у него засосало под ложечкой, вновь сделалось трудно дышать - ему не хотелось не то что везти домой, не хотелось даже пускать их на порог. Егор, поняв что переборщил, проговорил более мягко, стараясь придать своему голосу участливость:

– Да не бойся ты, дядя, не бойся.
– Глянул в права Бессонова, прочитал его имя-отчество.
– Не бойтесь, Николай Николаевич, ничего худого мы вам не сделаем, разберемся, хлопнем по рукам и разбежимся в разные стороны. Мы же люди. Вы с женой - человеки, и мы - человеки. Не ждать же нам здесь милицию!

В этом он был прав.

– Если приедет милиция, то пользы никому не будет - ни вам, ни нам, добавил Егор заговорщицким шепотом. Почему-то он заговорил шепотом...

– Ладно, - сдался Бессонов, мягко тронул машину с места - он вообще ездил мягко, аккуратно, сегодняшняя авария была первой в его жизни.

– Коля, - неожиданно всхлипнула жена, - Коля...

Чувство жалости, нежности родилось в нем, он повернул к жене голову, увидел её бледный, расплывающийся в сумраке кабины профиль, успокаивающе коснулся рукою плеча.

– Все будет в порядке... Не тревожься!

– Мне страшно!

Бессонов попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, во рту возникла боль, словно бы у него была ветрянка и потрескались губы, щеки и подбородок онемели - Бессонову тоже было страшно, не так страшно, может быть, как жене, но все равно страшно.

Он произнес ровно, стараясь, чтобы голос не дрожал, не срывался:

– Успокойся! В конце концов нам надо же разобраться, что произошло. И лучше это сделать дома, а не в околотке.

Ему и без того было тошно, в глазах до сих пор стоял кастет, который выдернул из кармана нервный, с бычьим взглядом Антон, а в ушах ещё не истаял жестяной грохот удара машины о машину, так что дай бог во всем разобраться без мокроты и нервозностей... Про себя Бессонов не мог сказать, что он робкого десятка - он был десятка в общем-то неробкого, но кастета испугался. Наверное, потому, что первый раз увидел его так близко, прямо возле своей физиономии. Еще, может быть, потому, что кастет был страшноватый, сделан не кустарным методом, а выпущен заводским конвейером значит, его какие-то умельцы проектировали, специально налаживали производство. Особо опасным было лезвие, уложенное под боевыми бугорками, острое, хорошо прокаленное, готовое в любую минуту отщелкнуться и вонзиться в плоть.