Вспомним рассказ Волковой: идя навстречу непреодолимому желанию Владимира Георгиевича, она отдала ему свой золотой крестильный крестик, чтобы он мог заказать себе золотой перстень с граненым сердоликом, на котором была вырезана надпись: "От юности моея мнози борют мя страсти".

"Мнози борют мя страсти" -- и Гаршин во время блокады одержимо занимался коллекционированием, пользуясь возможностью дешево приобретать ценности у тех, кто был готов менять их на хлеб. У него был свой круг общения, состоявший из столь же страстных коллекционеров. Это и заведующий отделом нумизматики Эрмитажа профессор А.А.Ильин, и военный врач В.Ф.Груздев, и старший ветеринарный врач мясокомбината Э.3.Цыгирь, и бывший коммерсант П.М.Исаев. Ослабевшего от голода Павла Михайловича Исаева Гаршин пытался спасти, положив его в больницу. Но тот умер, и Гаршин сумел приобрести у его дочери часть ценной коллекции.{32}

14 декабря 1941 г. Л. В. Яковлева-Шапорина записала в своем дневнике{33}.

"На днях вечером ко мне пришел с поручением от Данько{34} проф. В.Г.Гаршин, как оказалось, большой друг, а по словам Е Як, последний (хронолог) поклонник А. Ахматовой. Он хотел получить из Наташиных (Данько) вещей фарфоровый бюст Анны Анд., а кроме того, слышал, что у меня есть кое-какие монеты. Оказался нумизматом-энтузиастом или даже маньяком и вообще человеком очень интересным. Он патологоанатом, работает в Медиц. инст., имеет дело сейчас с бесчисленным количеством трупов, которые не хоронят за отсутствием гробов, транспорта и т. п. Он племянник писателя Гаршина. По его словам, в тяжелые и страшные времена все личное у него отпало и остается какое-то благостное состояние души. Он верит, что у нас должны появиться люди, что мы должны победить.

Нумизматика и археология его мания. Страстишка или даже страсть Я вчера зашла к Данько. Наташа говорит, что с тех пор, как она ему случайно сказала, что видела у меня монеты, -- он совсем перестал говорит об А.А. и только и думает о монетах.

У меня оказалось некоторое количество очень интересных римских монет, среди них 8 консульских серебряных, которые ему вскружили голову. Мне же как-то не хочется с ними расставаться, это последние папины монеты. А кроме того, это валюта. Кроме того, я не знаю цен. Он предлагает по 20 р. за штуку или -- 1/2 литра спирта за все 8. И Вася говорит, что последнее выгоднее! Каково! Будто бы литр спирта стоит 400 р. Даже противно. Гаршин заходил и вчера и сегодня. Но я не решаюсь. Я, правда, сижу без денег. Но что-то не хочется".

"Мнози борют мя страсти" -- и если, как всегда, с холодным сердцем Гаршин анализировал изменения структуры клеток под действием голода, то приведший к этим изменениям "эксперимент" над людьми он воспринимал с незнакомой ему прежде тяжелой ненавистью.

Но война в какой-то степени парализовала его душу, и он чувствовал теперь себя иным, самому себе неизвестным, с чужой эмоциональной жизнью. Привыкший принимать на себя тяжесть горя и ужаса родственников умерших, он понимал, что нынче "все меры превзойдены", и со стыдом ловил себя на "выработанной личине участия". Он беспощадно изучал эту новую душу, открывал в ней "незнакомые углы и закоулки, как в новой еще не обжитой квартире". А сам в это время вел будничную и необходимую блокадному городу работу по сопоставлению клинических и анатомических диагнозов.

Ахматова жила в Ташкенте в постоянной тревоге об оставшихся за тремя фронтами "Городе и Друге". "Он настоящий мужественный человек. Я не сомневаюсь, что он уже озаботился устроить так, чтобы мне немедленно сообщили о его смерти, если он будет убит. Это настоящий человек".{35} Долго не получая от Гаршина писем, Ахматова сказала Чуковской: "Я теперь уверена, что В.Г. погиб. Убит или от голода умер. Не уговаривайте меня: ведь Тарасенкова получает от мужа регулярно письма. А В.Г. меня никогда не бросил бы. До самой смерти."{36} ""Лева умер, Вова умер, Вл.Г. умер", -- голосом полным слез, но слез нет".{37} На самом деле, все трое были живы.

Ахматова пыталась разузнать о Гаршине через знакомых. Писала сестре О.Ф.Берггольц Марии Федоровне. Передавала запросы через В.М.Инбер. Муж Инбер И.Д.Страшун в годы блокады был директором I ЛМИ, а Гаршин в это время там работал.

Иногда, как это ни парадоксально звучит, Ахматовой казалось, что смерть Гаршина для нее освобождение.{38} От чего? От обязательств перед ним? Или -для чего? Для ташкентского образа жизни, несколько напоминавшего свободные нравы начала XX века? Этот образ жизни с недоумением и неприятием описала в своем дневнике Чуковская.

В мае 1942-го от Гаршина пришла открытка. Затем опять молчание. В июле Чуковская записала: "Получила телеграмму от В.Г., что посылка дошла!!!! Вот. А она спорила, не хотела посылать "мертвому"".{39}

Сентябрьские записи Чуковской: "Получила письмо от Томашевской, будто Вл.Георг, заговаривается, пораженный смертью Энгельгардтов и Зеленина. Получила письмо от Вл.Георг., противоречащее этим сведеньям."{40}

20 октября 1942 г., по свидетельству Чуковской, Ахматову потрясла телеграмма Гаршина о смерти его жены.{41} В дневнике Владимира Георгиевича крупно, на всю страницу, начертано: "10 X 1942". Это дата смерти Татьяны Владимировны Гаршиной. А ниже -- фраза: "Несть человекъ, аще поживетъ и не согрешитъ".

В ноябре Ахматова получила от Гаршина письмо. Ее ответ Чуковская записала по памяти: "Милый друг, с того дня, как я получила телеграмму, я не перестаю тревожиться о Вас и посылаю запросы в Ленинград. Я очень ценю, что в такую минуту Вы нашли в себе силы мне написать. Я лежу в больнице. У меня брюшной тиф. Форма не тяжелая, уход первоклассный. Пишите мне пока на адрес Л.К.Ч. Жму руку, Ваша."{42}.

Только оставаясь в звериных дебрях человеком, можно страшными блокадными вечерами бережно переписывать в дневник присланные из Ташкента "Северные элегии".