Я смотрел. Словно в свое отражение. В такую минуту не голосят. А когда он отложил свое пойло и вздохнул облегченно, я крикнул изо всех сил:

– Ну легче, гад? Теперь тащи ключ и выпускай! А то я не знаю что сделаю...

Никакой реакции, кроме некоторого раздумья, не возникло на его лице. Поколебавшись, он глотнул еще и, запрятав заветную бутылочку в дрова, стал медленно укладывать поленницу обратно. Я лишь увидел, как скрывается его нос, подбородок, шея, грудь и напоследок крупные в узлах пальцы со следами грязи под ногтями.

– Ты что делаешь? Ты что делаешь, гад!
– взревел я на весь подвал.
– Не видишь, что я здесь!

Мой крик оборвался, и в наступившей тишине стали слышны удалявшиеся шаги, вскоре и они смолкли. Лишь какое-то из полешек, плохо положенных, звякнуло, будто поставило на наших отношениях точку.

– Не дрейфь, - сказал Слав, кладя мне на плечо горячую руку... Выпьем, выпьем пока тут... За столом подхватили:

– На том свете не дадут!

Господи, как славно, что все они пришли ко мне, когда мне худо... И Слав, и Емил...

А первое мое знакомство с Емилом произошло в Москве, куда они со Славом Македонским заглянули по дороге из Сибири на родину.

В поисках экзотики их отчего-то занесло на Байкал, в Бурятию, где повезли их на санях по тайге, и Емил вывалился из саней и протрезвел, но не настолько, чтобы испугаться. В общем, ему показалось, что из чащи на него идет медведь...

Он из России написал об этом своему другу-болгарину в далекую деревню в горах, который хранил драгоценную открытку, и показал мне, когда я приехал в Болгарию: вот, мол, каков наш Емил, в тайге не испугался дикого зверя!

– А сколько ты выпил?
– спросил я Емила.

– Не знаю, - отвечал он смущенно.
– Но медведь, кажется, был...

Я нацедил, в смысле накапал в золотой колпачок пития и, подняв глаза к потолку, произнес: "За тебя, Емил! И за здоровье того медведя, который тебе встретился... Хороший был человек".

Зашумели, загалдели в застолье гости. В белой рубашке, главный в застолье Гринер, а рядом Каплер! Мягкая, доверчивая улыбка, но, кажется, предназначена не мне... А Женщине...

МОНСТЕРА - РЕДКИЙ ЦВЕТОК

(Алексей Каплер)

Третий день по городу мело, насыпая сугробы до окошек второго этажа. Улицы, с расчищен-ной серединкой, похожи на больничные коридоры, по ним с грохотом, со свистом, как курьерский поезд, проносился ветер, протыкая город насквозь. Ветер налетал из тундры, и особенно достава-лось окраинным домам. Но самые изобретательные из мальчишек придумали игру: они выскакива-ли из-за дома и их с силой несло по гладкой дороге...

Я смотрел на их забавы и думал о своих оставленных в Москве детях и еще о том, что сегодня снова не улечу домой.

– Закон пурги... Знаешь? Если больше дня, затянется на три... А если больше трех, то до пяти или семи...
– объяснил чуть ли не виновато Гринер.

– Может и месяц мести?
– неудачно пошутил я.

– Конечно может, - отвечал он серьезно и предложил: - Езжал бы ты лучше поездом. Пару суток отмучаешься, зато уже точно будешь дома.

Не дожидаясь моего согласия, набрал номер кассы и заказал билет по брони дирекции комбината в мягкий вагон. А поскольку поезд уходил вечером, позвал прогуляться до оранжереи. Там монстера, говорят, расцвела...

– Какая еще монстера?
– буркнул я. Настроение было скверным, и никакой монстеры видеть я не желал.

– Но к ней все ходят смотреть, - сказал Гринер.
– Да и что нам до вечера делать? Пить?

Я даже вздрогнул. Пить я не то что не хотел, а уже не мог. Тут, на Севере, пьют, как и везде: часто, зато много. Водке предпочитают неразбавленный спирт. На бутылках так и значится: "Спирт пищевой, 92 градуса". Ну а раз пищевой, значит - пища. Для многих чуть ли не основная.

Недавно в аэропорту встретил геофизиков, развеселых таких ребят, они, оказывается, в поис-ках этой "пищи" прилетели сюда из Нарьян-Мара. Сначала махнули до Печоры, всего-то полтора часа лету. Но там ничего путного в магазинах не оказалось, и они взяли "борт" до Воркуты...

Обошлась им эта поездочка в три тысячи километров и в месячную зарплату. Зато душевно отгуляли ночь в здешнем ресторане. Этакие просветленные, будто только что попарились в горячей баньке, с веничком и пивом.

Я потом побывал у них на "точке", в тундре, где сидят они по полгода, зондируя землю в поисках чего-нибудь полезного. Не для них, конечно, полезного, а для нас, то есть для державы, которой они, если по-честному, и на хрен не нужны.

Живут в балках, вагончики такие, на полозьях, жрут прошлогоднюю тушенку и ходят по нужде при сорокаградусном морозе. После чего мой новый знакомый тракторист Аркашка, глядя на промороженную до центра земли тундру, раздумчиво изрек: "Вечная мерзлота и вечное недосирание..."