Впрочем, с Чессмэном они обращались корректно: не били, не топтали ногами, не использовали каких-либо средств воздействия на психику. Позже они могли с чистой совестью присягнуть на суде, что не применяли насильственных методов, чтобы заставить Чессмэна признаться. Какова была температура во время допросов, как освещалась комната и сколько часов ежедневно длился допрос — об этом судья их не спрашивал, да и в уголовно-процессуальном кодексе на этот счет никаких указаний нет.

Гузен и его люди могли не утруждать себя жестокими приемами, обычно используемыми американскими полицейскими при подобных допросах. Пытка, которую они применили к Чессмэну, до сих пор действовала безотказно. Допрашиваемый рано или поздно понимал, чего от него хотят, или же, сломленный, вешался в собственной камере.

Обе возможности устраивали Гузена, поскольку самоубийство в глазах общественности тоже являлось своеобразным признанием вины.

На третий день следствия, после шестидесятичасового допроса, в течение которого Чессмэн не смог поспать больше двух часов подряд, он сделал требуемое признание.

"Да, я — "Красный фонарь"! Только отвяжитесь от меня!" — крикнул он Гузену. Покорно ответил односложными «да» и «нет» на все вопросы, заданные ему повторно, специально для записи признания на магнитофон. Но подробно не описал совершенные им преступления. Отказался он и подписать протокол допроса, подготовленный Гузеном, в котором все приписанные ему преступления "Красного фонаря" были представлены во всех деталях. Несмотря на это, уголовная полиция в тот же день сообщила прессе, что изнасилования были совершены Чессмэном и он во всем полностью признался. Общественность была успокоена, а авторитет правящей партии накануне начинающейся предвыборной борьбы — восстановлен.

Процесс "Штат Калифорния против Кэрила Чессмэна" начался 29 апреля 1948 года в отделанном дубом зале заседаний Верховного окружного суда Лос-Анджелеса. Помещение, рассчитанное на двести человек, было заполнено едва наполовину. Дело Чессмэна тогда еще не стало мировой сенсацией, и о нем знали только в Калифорнии. Его «преступления» затерялись в водовороте повседневной суеты или же были отодвинуты на задний план новыми. Злоумышленник, поджегший за последние две недели многие киностудии в Голливуде, послевоенные события в Европе, многочисленные разводы кинозвезд — вот что было в центре внимания газет и журналов. Процесс не обещал чего-нибудь неожиданного. Пресса, как о решенном деле, говорила о смертном приговоре Чессмэну еще до того, как прокурор подготовил обвинительное заключение. В такой атмосфере, с соблюдением всех необходимых формальностей, началось слушание дела.

"Дамы и господа! Суд идет!" — выкрикнул в зал секретарь суда и подал знак присутствующим подняться со своих мест. Семенящими шагами вошел судья Чарльз В. Фрике, маленький невзрачный человек в очках без оправы на остром носу. Ему было уже под семьдесят, и он слыл одним из умнейших судей Калифорнии. Преступники, дела которых он разбирал, боялись его и считали самым строгим и безжалостным судьей в стране. Никто в Соединенных Штатах не вынес столько смертных приговоров, сколько это сделал Чарльз Фрике.

"Заседание открыто!" — опять прокричал секретарь присутствующим, когда Фрике взобрался на помост, и скупым жестом дал понять, что нужно сесть и прекратить разговоры.

В зал вызвали обвиняемого. Судья Фрике зачитал анкетные данные Чессмэна и затем обратился к подсудимому:

— Кэрил Чессмэн, вы ознакомлены с обвинением, выдвинутым против вас?

— Да, ваша честь, — ответил Чессмэн с почтительной сдержанностью, которую в качестве тактического приема выработали у него предыдущие судимости.

— Прежде чем я спрошу, признаете ли вы себя виновным, я должен вам разъяснить, какие последствия для вас это будет иметь. Если вы признаете себя виновным, то судья вынесет вам приговор. Если же вы скажете "не виновен", то тогда двенадцать присяжных заседателей должны будут определить, виновны вы или не виновны.

— Не виновен, ваша честь, — громко и отчетливо проговорил Чессмэн.

— В таком случае назовите мне фамилию адвоката, который будет вас защищать.

— Я буду сам себя защищать, ваша честь.

После такого заявления среди присутствующих пробежал шепот удивления. Даже прокурор в недоумении оторвался от своих бумаг.

Взять свою защиту в собственные руки — это была, пожалуй, самая большая ошибка Чессмэна. В истории американского судебного производства не было больше процесса, где обвиняемый, которому угрожал бы смертный приговор, отказался от помощи опытного юриста.

"Он рассчитывает на сочувствие присяжных", — писали судебные репортеры в своих первых сообщениях. "Кто в таком процессе хочет быть своим собственным адвокатом, рассчитывает на идиотов", — писал позднее сам Чессмэн в очередной книге "Моя борьба за жизнь".

Но судья Фрике лишь сказал:

— Очень хорошо. Конституция такое позволяет. После чего продолжил заседание, огласив обвинительное заключение.

Затем неожиданно поднялся государственный обвинитель Миллер-Леви и подошел к подиуму судьи. Он был по крайней мере на голову ниже Чессмэна, носил очки в массивной роговой оправе и одевался с безукоризненной элегантностью.

Слегка поклонившись, он обратился к судье Фрике:

— Ваша честь, хотя защита интересов подсудимого не входит в мои обязанности, я все же прошу вас официально назначить адвоката обвиняемому для оказания ему квалифицированной юридической помощи.