– Да, дедушки. – Митя согласно покивал головой и радостно продолжил: – А папа сейчас тоже придет на море.

Почему-то опять резко стало не хватать воздуха и безвольно опустились руки. Он или не он?

– А мама не приехала, у нее сложная операция, – продолжает Митя как ни в чем не бывало.

Аня почувствовала, как сжалось сердце.

– Мама болеет, да, Митя? – осторожно спрашивает Аня, готовая тут же сменить тему, но Митя энергично трясет головой.

– Нет, у нее… – Он на секунду задумывается, по-видимому, формулируя фразу: – У нее сложный пациент, – наконец выдает он и добавляет с гордостью: – У меня мама доктор! И папа доктор. И я, когда вырасту, тоже буду доктор, только не такой, обычный, а космический доктор.

Аня смеется, слушая мальчика.

– Папа, папа! – Митя неожиданно подскочил и замахал руками. – Мы здесь! – И, ни слова больше не говоря, побежал.

Медленно повернув голову, Аня следит за бегущим мальчишкой. Перепрыгивая через чьи-то сандалии, огибая коврики и зонтики, Митя торопится к невысокому бородатому мужчине, который стоит, вглядываясь в толпу загорающих. Аня прищуривается, стараясь разглядеть его, но солнце, уже совсем не такое безобидное, как утром, мешает ей. Она только видит, как мужчина легко подхватывает малыша на руки и идет к ней. Судорожно перекладывая зеркальце из одного кармана сумки в другой и так и не решившись посмотреться в него, пытаясь незаметно пригладить волосы, Аня ждет. Вот они ближе, ближе…

Это не он. Это не Егор. Не ее Егор. Разочарование? Облегчение? Растерянность? Анечка не успевает осознать и понять свою реакцию, как отец Мити присаживается рядом с ней на камни и, приветливо улыбаясь, говорит с едва заметным акцентом:

– Здравствуйте, Аня-целительница, мне Митька уже про вас все рассказал. – У него приятный голос и умный взгляд. – А меня зовут Георгий Дмитриевич.

Улыбаясь и оправдываясь, что никакая она не целительница, Аня охотно поддерживает беседу. Разговор, легко начавшись, течет плавно и весело. Георгий Дмитриевич старше Ани лет на десять, но в его тоне нет ни снисходительности, ни высокомерия. Он рассказывает про детские шалости Мити, вспоминает случаи из своей жизни и жизни своих пациентов, расспрашивает Аню об институте и подругах. Ане легко разговаривать. Нет ни скуки, ни вынужденных пауз, как это было в разговоре с Витьком. Где-то в глубине сознания Аня еще немного беспокоится, пытаясь понять, рада она такому повороту или нет. Рада или нет? Этот вопрос колется и саднит. «Я должна разобраться, что важнее – увидеть его или знать, что у него нет семьи?» Она опять думает о Егоре.

– Вас что-то сильно беспокоит, Анечка, – неожиданно говорит Георгий Дмитриевич. – Мы можем чем-то помочь?

Это «мы» прозвучало так уместно и тепло, что Аня улыбнулась хоть и немного удивленно, но благодарно.

– Нет, спасибо. – Она даже не пытается ничего отрицать и неожиданно даже для себя добавляет: – Может быть, потом… Вы ведь еще не уезжаете?

– Еще неделю пробудем, – совсем уж по-взрослому произносит Митя.

– Да, недельку точно, и каждый день на пляже, – соглашается его отец, – только поздновато мы приходим, никак утром этого соню не поднять, – кивает он на сына.

Сыну, впрочем, это все равно, он уже что-то выпрашивает у бабушки, сидящей недалеко, но в разговор не вмешивающейся.

Поговорив еще немного, Георгий Дмитриевич отправляется плавать с маской и ластами, захватив с собой пришедшего в полный восторг сына. Аня остается одна, если можно так сказать про заполненный пляж. Но у Ани именно это чувство – чувство полного одиночества, как будто все люди вокруг находятся в другом измерении, как будто все они бесплотны и, более того, прозрачны. Даже гул голосов и шум моря становятся приглушенными, едва различимыми. Аня сидит словно в невидимой, но очень прочной скорлупке, защищающей ее от внешнего мира. Она внутри себя, и она хочет понять, что же значит для нее Егор. Она пытается думать, но что-то вдруг мешает ей. Это что-то остро впивается ей в спину, это что-то не материально, оно проникает даже сквозь защитную скорлупу, вонзаясь в позвоночник и пробираясь вверх, в шею и затылок, и затем снова спускаясь на спину. Аня неловко и нервно поводит плечами, пытаясь стряхнуть непонятное ощущение. Неожиданно она понимает, что это. Это взгляд. Напряженный, недобрый, пугающий. Аня резко оборачивается, разрушив свою скорлупку, и как будто вываливается в реальный шумный солнечный мир. Ничего. То есть она ничего особенного не видит, никто на нее пристально не смотрит, все заняты собой, своими делами и детьми. И ощущение этого острого пронзительного взгляда исчезло. Но Ане становится почему-то страшно. Страшно посреди залитого светом и теплом пляжа. Страшно среди сотен людей. Страшно до озноба и дрожания пальцев. «Я должна уйти, – решает девушка, – я, наверное, перегрелась. Но, слава Богу, нет боли, иначе я вообще тут сошла бы с ума». Воспоминание о боли, как ни странно, придает ей уверенности. Боли нет – значит, все не так плохо. Но она все равно должна уйти. И она уходит, попрощавшись с бабушкой Мити: «Передайте привет и „до свидания“ вашим мужчинам, пожалуйста. Мне нужно уйти, но завтра я обязательно приду и даже, если хотите, займу для вас с Митей место».

Аня уходит. Выбравшись с жаркого пляжа, она медленно идет по тенистому парку. Не то чтобы здесь было прохладно, но нет нещадно слепящего солнца, и это уже хорошо. Сама того не замечая, Аня сворачивает на дорожку, ведущую не к дому, а в центр города, и осознает это только тогда, когда оказывается рядом с «Дачей Стамбула». Дачей графа Стомбальо. Замедляя и без того медленный шаг, девушка вглядывается в кованые решетки ворот, в мозаичные узоры стен. Со скамейки, расположенной в густой тени старого дерева, поднимается парень:

– Я знал, что ты придешь.

Споткнувшись от неожиданности, судорожно облизав пересохшие вдруг губы, Аня медленно закрывает глаза и резко открывает их снова: около скамейки стоит Егор. До него всего несколько шагов. И она бежит к нему, не задумываясь и не рассуждая, как и тогда, давным-давно на пирсе. И он так же широко раскидывает руки, ловит подбежавшую к нему Аню и крепко прижимает ее к себе.

– Анюта!

– Егор!

Смех, слезы, вопросы без ответов, необидные упреки и ничего не значащие оправдания… Они встретились как старые друзья, и не было места для детских обид или взрослого выяснения отношений. И точно так же, как и в первую их встречу, Аня вдруг неожиданно начала рассказывать, как трудно ей было, как приехала она сюда в надежде избавиться от боли и как ничего не получилось.

– Но теперь у меня все будет хорошо, я знаю, – убежденной скороговоркой произносит она, – все будет хорошо. Как странно, что я это знаю, ведь я не… – Аня резко замолкает. Неожиданные слова, готовые было сорваться с языка, как и внезапное осознание истины, приводят ее в замешательство. Егор внимательно и ласково смотрит на девушку. Он знает, что она хотела сказать, он ждет этих слов, потому что и сам чувствует то же самое. Но Аня молчит, испуганно глядя на него. Она похожа на маленького котенка, забравшегося на стол: то ли отругают и отшлепают его хозяева, то ли засмеются. И Егор решается помочь.