На что ему компаньоны! Чтобы стеснять его или дать возможность держать в банке часть наличных? Сольский не нуждается в помощи: ему с избытком хватит собственных средств, а на всякий непредвиденный случай — в его распоряжении имущество сестры и капиталы родственников, которые, не колеблясь, одолжат ему столько, сколько он захочет. Тетушка Габриэля в любую минуту даст ему сто тысяч рублей, не спрашивая, что он с ними сделает, лишь бы ей пожизненно выплачивались проценты.

Сахарный завод в имении Сольского был выгодным делом. Во-первых, сахарные заводы приносили акционерам огромные проценты; во-вторых, Сольский владел прекрасными землями и сотни моргов мог пустить под свекловичные плантации. Заводскими отходами можно было откармливать много скота, что тоже было принято во внимание. И наконец, кроме всех прочих благ, дарованных этому баловню судьбы, в имении у Сольского был большой водоскат, а значит, даровая энергия, меж тем как другим сахарозаводчикам приходилось порядком тратиться на топливо для паровых машин.

В общем, для всех, кто кое-что смыслил в делах, было ясно, что, если бы Сольский после нескольких сезонов сахароварения поджег свой завод, не застраховав его, он и то оказался бы в барышах. Но Сольский и не думал поджигать завод; напротив, он заявлял, что хочет сделать его во всех отношениях образцовым.

Кроме того, с началом стройки у Сольского появилось много новых занятий; пришлось, хотя бы в самых общих чертах, ознакомиться с такими видами труда, как выращивание сахарной свеклы, откорм скота, сахароварение и торговля. Сольского интересовали также школы, больницы и другие учреждения для рабочих, которые он собирался основать при заводе.

Наконец — и это был предел его мечтаний — Сольский повелевал! Повелевал людьми, которые подчинялись ему, облекали его приказы в плоть из железа и камня. Он определял размеры и расположение завода, на съезде помещиков указывал, сколько пашни пустить на будущий год под свекловицу, намечал количество голов скота, которое надо поставить на откорм, и, посоветовавшись с Арнольдом, решал, с какой из английских фирм следует договориться о поставке котлов и машин. Сольский был настолько упоен властью, что нередко, особенно вначале, вел себя по-детски легкомысленно, например, выбирал более дорогие проекты лишь для того, чтобы голосам специалистов противопоставить один-единственный голос неспециалиста — свой голос.

Впоследствии он стал прислушиваться к мнению большинства; показав свою власть, он мог себе позволить быть практичным.

Сольского тешили и внешние приметы его деятельности и господства над людьми. Его кабинет был весь увешан, заставлен и завален планами зданий и чертежами машин, учебниками, пробами сахара, а на самом видном месте красовались склянки с семенами свекловицы и сахариметр, который тетушка Габриэля приняла за какой-то новый вид оружия или особого рода бинокль.

Кроме того, в передней всегда находился на посту слуга, которого каждые два часа сменял другой, а у ворот стояло несколько посыльных для отправки писем и телеграмм. Сольский ежедневно совещался с адвокатами, земледельцами, техниками и торговыми агентами, назначал им часы приема, срочно вызывал их к себе или сам ездил к ним.

Но со временем это ему наскучило, и он стал созывать совещания лишь по мере надобности. А порой все вообще становилось ему противно: планы, пробы и даже сахариметр. Тогда он целыми днями читал французские романы, дразнил Цезаря или возился с ним на широкой софе.

Мысли о сахарном заводе уже не заполняли его жизнь. Иногда эта затея даже казалась ему современным донкихотством, а сам он — странствующим рыцарем, который, живя роскошно, жаждет трудиться.

«Зачем? Чтобы отнимать у других кусок хлеба?» — думал Сольский.

Но достаточно было малейшего толчка, чтобы вывести его из этой апатии. Скажет кто-нибудь: «Это дело не для Сольского!» или «Вот увидите, он все потеряет!», заметит кто-нибудь из родни, что это неподходящее занятие, или пойдут слухи о создании акционерного общества, которое намерено строить сахарный завод в той же округе, — и Сольский вмиг оживится. Снова принимается он читать книги по сахароварению, изучать планы, устраивать совещания и выезжать в деревню для надзора за работами.

Благодаря этому к середине мая в имении Сольского было сооружено большое водохранилище, и стены десятка зданий росли как на дрожжах. Отступать было поздно, тем более что работа теперь шла сама по себе, как катится под гору камень. Даже противники Сольского уже не заикались о постройке второго завода и только советовались между собой, как бы откупить у него такое прибыльное предприятие.

Услыхав об этом, пан Згерский, который постоянно вертелся около Сольского, сладко прищурил глазки и сказал:

— Никто не заставит Сольского продать завод, никто в мире, хоть предложите ему столько золота, сколько поместится в заводских котлах. Другое дело, если ему самому все это наскучит, — прибавил он вкрадчивым тоном. — Улучить бы такую минуту, задеть его слабую струнку и тут же выложить на стол наличные — тогда, пожалуй…

— Вы думаете, это может случиться? — спросил один из заинтересованных дельцов.

— Боже мой, — скромно ответил Згерский, — в жизни все может случиться. Но поладить с Сольским — дело нелегкое…

— А не согласились бы вы помочь нам… Ну хотя бы подстеречь такую минуту? — допытывался собеседник.

— И не говорите! — с приятной улыбочкой возмутился пан Згерский. — Я всей душой предан Сольскому. Я вижу, что заниматься заводом для него удовольствие, и поэтому ни за что не стану советовать ему продать завод.

Собеседник нахмурился, а пан Згерский, помолчав минуту, строго прибавил: