Сольский начал догадываться, что ему не хватает способности сближаться с людьми. Он начал ощущать свою неполноценность и убеждаться в том, что Мадзя щедро наделена как раз теми достоинствами, которых нет у него. Он понимал, что достоинства эти относятся к сфере чувств, но пока неясно сознавал, в чем же они заключаются.

Как-то вечером Сольский зашел с Дембицким к сестре на чашку чая. Погода стояла хорошая, и пить чай уселись на просторной веранде, выходившей в сад. Ада с увлечением говорила о прорицаниях пани Арнольд и о собственных успехах в спиритизме; духи, по ее словам, уже начали общаться с ней посредством азбуки и угольничка, который надо было придерживать рукой. С не меньшим жаром Мадзя рассказывала о последнем заседании женского союза, на котором панна Говард предложила построить большой дом для одиноких женщин.

— Хотела бы я знать, где они достанут деньги? — сказала Ада. — Мне уже надоели все эти проекты, для которых нужны миллионы.

— Сразу видно, что ты моя сестра! — со смехом воскликнул Сольский. — Должен все же заметить, что ради общения с духами не стоит забывать союз, который ставит перед собой благородные, а порой и полезные цели.

— Во-первых, — краснея, возразила Ада, — прошу не шутить над духами. А во-вторых, зачем мне ходить на все заседания этих дам?

— Ну, а что бы ты запела, если бы и я ради какого-нибудь «изма» забросил сахарный завод.

— И слова бы не сказала, — ответила Ада.

— Вы могли бы забросить завод? — воскликнула Мадзя, с удивлением глядя на Сольского.

— Неужели только дамам разрешается следовать своим влечениям? Если моей сестре за каких-нибудь две недели надоели заседания, почему же и мне за столько месяцев не мог надоесть завод? Ручаюсь, — смеясь, добавил он, — что ваши заседания куда интересней.

— Никогда этому не поверю! — убежденно заявила Мадзя.

— Не поверите, что мои занятия неинтересны?

— Нет, что вы способны отказаться от возможности осчастливить сотни людей!

— Какое мне дело до этих людей, ведь я их не знаю. И наконец, кому и когда удалось осчастливить человека?

— Ах, вы так говорите, потому что не видели нужды и бедняков, — горячо возразила Мадзя. — Посмотрели бы вы на семью учителя в Иксинове, на его жену, которая в доме и за кухарку и за прачку, на его детей в обносках. Познакомились бы с беднягой гробовщиком, который так иссох, что смерть не берет его, видно, потому, что для него самого некому будет сколотить гроб. Послушали бы, как в грязной комнате постоялого двора плачет женщина, которая приехала дать концерт, боится провала и к тому же голодна…

От волнения голос Мадзи пресекся; немного помолчав, она продолжала:

— Да, вам легко отказаться от завода, ведь вы таких людей не видали. Но если бы они вам встретились, я уверена, вы не знали бы минуты покоя до тех пор, пока не вызволили бы их из беды. От чужого горя и нам больно, оно преследует нас, не дает уснуть. Оно как рана, которая не заживет, пока мы не окажем посильной помощи бедняку.

— Надеюсь, вы не думаете, что я буду подбирать всяких неудачников и устраивать их на завод, — с раздражением отрезал Сольский. — Там нужны работники.

— И о них надо заботиться…

— Простите, ни на одном заводе рабочие не умирают с голоду! — перебил ее Сольский.

— Боже мой, уж я-то кое-что об этом знаю, правда, Адзя? Ведь к нам в союз обращается много женщин с просьбой дать работу их дочкам. Я бывала у этих людей, они ютятся на чердаках или в подвалах, часто по три семьи с кучей детей в одной душной комнате! Я пробовала похлебку, которую они готовят на обед раза два в неделю, пробавляясь в остальные дни одним кофе без сахара и хлебом. Я даже видела в одной постели двух ребятишек, которым нечего было надеть; вот они и лежали, вместо того чтобы бегать по двору.

— Позвольте вам напомнить, — сухо сказал Сольский, — что при нашем заводе для рабочих уже строятся дома, и я надеюсь, что наши рабочие не будут питаться одним кофе и держать в постели голых ребятишек.

— Потому что хозяином завода будете вы, — убежденно сказала Мадзя. — Вот почему я и мысли не допускаю, чтобы вы могли отказаться от завода, который позволит вам делать людям столько добра.

— Как она горячится! — вмешалась Ада, ласково глядя на подругу. — Успокойся, Стефек не отречется от своего детища.

— Завод вовсе не мое детище, — недовольно заметил Сольский. — Это замысел Арнольда, замысел блестящий, спору нет, но не мой. Родился он не в моей голове, и теперь, когда он уже стал реальностью, я чувствую, что не гожусь для него. Разумеется, я сделаю все, что нужно, но без всякого восторга. Ничто не влечет меня к этому делу, — прибавил он тише, — разве только эти трогательные картины нужды и горя, которые так красноречиво нарисовала нам панна Магдалена.

Он принялся насвистывать, глядя на усеянное звездами небо. Мадзя пригорюнилась.