В.Н. Да, да. Он нашёл этот образ как раз тогда. Он перебирал учёных, военных и пришёл к художникам.

М.Ч. Вы совершенно правы, он нашёл в 29-ом году.

И второе, что ещё было важно, частично об этом говорил Владимир Иванович, я тоже пыталась когда-то всё это осознавать. Его творчество, как никакое другое, представляет собой единый текст. И он никак не мог подступить после «Белой гвардии» к новому роману, как он пишет в «Записках покойника»: «Я стал думать, что делать… Если ты писатель, так возьми пиши второй роман. Только я не мог никак понять, о чём он должен быть». Это автобиографическое признание, я считаю.

Потому что он не мог писать о Москве, то есть о современности, о современной России, с позиции слабости. А иначе интеллигент писать и не мог, потому что он был окружён совершенно. Недаром в дневнике… Отчасти у меня есть такая маленькая гордость, у филологов есть свои гордости маленькие – я написала в одной своей работе, что он «приехал в Москву жить под победителями». И потом был найден дневник, спустя ряд лет, и он называется «Под пятой».

А.Г. «О, как я угадал!»

М.Ч. Я пыталась прочувствовать ощущение, с которым он в Москву приехал в 21-ом году, и оказалось, это действительно совпало с его ощущением. Хотя и печальный факт, что так он себя чувствовал, но вот тешит ум или душу, что удалось угадать.

Он так был устроен, что внутри он был победителем, и он мог писать о современности всё-таки с позиции какой-то победы над этими людьми, которые заведомо победили. Вот почему в «Роковых яйцах» Персиков хотя гибнет, но до этого он ворочает делами, что называется, он способен на то, на что Рокк никак не способен. И следующий этап – это Преображенский, который вообще может сказать: «Ах так, я вообще-то тебе, Швондер, дал только биологическую жизнь, социальную, но раз так получилось, возвращайтесь обратно».

И Воланд, вот что я хочу сказать, касаясь романа о современности; Воланд – это третья ступень этих отношений. Вы говорили о мистике, вот она. Для того чтобы действительно удовлетворить своё чувство художника, «я не могу писать о современности на коленях», для этого повествование в рамках, условно говоря, реалистических, ему не подходило, он мог только взять что-то, что можно назвать мистикой, можно назвать сатирой, гротеском, это он и выбирает.

В.Н. Воланд – это яркая метафора власти.

М.Ч. Да. Но власти другой, побеждающей власть. Для того чтобы найти кого-то, кто сильнее существующей власти, ему понадобился только дьявол. И не было другого выхода.

А.Г. Вы сказали, Владимир Иванович, что он искал и нашёл героя – художника. Мне кажется, что художник у него (кстати, победитель, действительно) всё-таки высокомерен по отношению к тому, что его окружает. Не могу забыть этот диалог Мастера с Иванушкой в сумасшедшем доме, когда он в ответ на вопрос Иванушки: «Разве вы мои стихи читали?», говорит: «Никаких я ваших стихов не читал».

М.Ч. Правильно говорит.

А.Г. «Разве я других не читал?»

В.Н. Мастер – провидец.

М.Ч. Так он правильно говорит.

А.Г. Нет, я не спорю с тем, что он говорит правильно. Но это высокомерное наблюдение Булгакова над событиями выносит его за скобки происходящего. С моей точки зрения, он не участник этих событий, он зовёт читателя вперёд: я тебе покажу. Показать можно, только находясь на определённом расстоянии.

М.Ч. Он и был на расстоянии, правильно совершенно.

А.Г. Тогда что это по жанру, я пытаюсь понять? Потому что отказ от погружения сразу зачёркивает драму, это или комедия, или трагедия. Как вы определяете жанр «Мастера и Маргариты»?

В.Н. Жанр – это трагедия, безусловно, «Свободная Мениппея» в жанре трагедии написана. И вы знаете, Мастер всё-таки постигнул истину, и среди прочего роман «Мастер и Маргарита» – это ещё роман об истине, которую увидел и Булгаков, и его герои. Мастер почувствовал, а Воланд увидел, Воланд равен автору-творцу этого произведения. И, в общем-то, мне кажется, что булгаковеды ещё вплотную не подошли к развёрнутой трактовке той истины, которая открылась Булгакову и его героям.

А.Г. Первый вопрос, который возникает, что же это за истина?

В.Н. Это следующий этап булгаковедения, я думаю. Мастер не высокомерен, нет, просто для него многое уже открылось.

М.Ч. Он помогает ведь Иванушке-то возродиться. То есть высокомерный человек, он говорит «идите прочь», а он хотел стряхнуть порок. Вы знаете, очень много есть мелких таких деталей, воспоминаний. Сохранились по строчечке, по фразе воспоминания о том, как он то на одном литературном кружке, то на другом проводил ликбез. Он всё время, когда слышал, что «это наш красный Лев Толстой», говорил: «Подождите», и читал кусок. Ну и все видели, что это не то, что не Лев Толстой. Это ликбез такой был. Он хотел, так сказать, заставить людей увидеть ситуацию свежим взглядом, сказать «опомнитесь».