Я вновь попал в неловкое положение:

– Извините, сир, я считать умею. Было ровно на пятьсот ливров. Император не поверил:

– Не может быть. Поди сейчас же принеси билеты.

Акции были у меня в комнате. Пересчитав, он покачал головой:

– Что я могу сказать... ты прав...

А потом добавил:

– Я распорядился дать тебе на девятьсот ливров акций. Бессьер, видно, четыреста оставил себе. Нехорошо, ах, как нехорошо...

Он в тот же день вызвал маршала и как следует отчитал его. А Бессьер подумал, что это я пошел и нажаловался. Ясное дело, что я его не боялся, я ведь ни в чем не был виноват. Но Бессьер, как только увидел меня, стал грозиться:

– Я только что был у императора и выложил ему все, что нужно. Можешь и ты пойти к нему и сказать свое.

Я поклялся:

– Монсиньор, я только поблагодарил императора за заботу обо мне. Что же касается количества акций, то он сам спросил о них. Клянусь честью, я ни на кого не жаловался!

Спустя два дня Бонапарт через своего секретаря[10] послал мне акций примерно на четыреста ливров, и таким образом вся сумма составила девятьсот ливров.

Хотя дела мои шли неплохо, я никогда не мог забыть мою бедную мать и сестру. Через посольства Константинополя, Санкт-Петербурга я послал им четырнадцать писем, но никакого ответа не получил.

Однажды на охоте Его величество спросил:

– Рустам, у тебя есть твой портрет?

Я ответил:

– Да, сир, господин Изабей[11] по моему заказу сделал небольшой портрет.

– Так вот, сегодня маршал Брун едет в Константинополь в качестве посла. Давай отправим портрет твоей матери.

Это предложение мне не понравилось. Наполеон много раз обещал привезти мою матушку во Францию. Поэтому я спросил:

– Сир, если Ваше величество хочет, чтобы мой портрет доставили матери, значит ли это, что вы отказались от намерения привезти ее?

Он объяснил:

– Одно другому не мешает. Пока пошлем твой портрет, а после подумаем о ее приезде.

Один парижский коммерсант армянин был готов отправиться на Кавказ и Крым, найти матушку и сестру - я их как раз в этих краях и оставил. Для этого он просил заверенный рукой императора паспорт, три тысячи франков и экипаж. Когда я передал это Наполеону, он сказал:

– Твоему земляку все это нужно, чтобы вывезти на продажу свой товар. А что если он потом вернется и скажет, что не нашел ваших? Я ему заранее ничего не дам, ваши края ему прекрасно известны, и он может путешествовать ничего не боясь. Если матушка твоя жива, пусть привезет ее с собой, если нет - заверенное управляющим края свидетельство о ее смерти. И тогда я не только оплачу все его расходы, но и премирую десятью тысячами франков.

Я от имени Бонапарта передал моему соотечественнику эти слова, но он ничего не обещал. И вновь я стал посылать матери письма, которые оставались без ответа...

В эти годы я участвовал во всех наполеоновских походах, был рядом с ним во время первого австрийского, прусского, польского, второго австрийского, испанского, московского, дрезденского походов, двух итальянских, венецианских, а также во время разъездов внутри страны. Во время похода в Голландию я заболел и слег с высокой температурой, и император предоставил свою дворцовую карету, чтобы меня доставили в Париж.

Через семь лет после того как я оставил Египет, я решил жениться. Девушке было шестнадцать лет, и она была очень хороша собой, к тому же дочерью почтенных родителей. Я давно знал их. Отец ее, Дувиль, был первым дворецким императрицы Жозефины. Я ежедневно видел девушку, но сделать предложение не смел. Было это перед первым австрийским походом. Я пригласил на обед Дувиля и его близкого друга Ле Пельтье, с которым Дувиль же и познакомил меня. Я хотел лишь одного - попросить у Дувиля руки его дочери, После обеда я сказал ему:

– У вас красивая дочка, я тоже молод. Если Богу будет угодно и я женюсь на ней, то буду очень счастлив.

После чего мы с Пельтье долго уговаривали его дать согласие на этот брак.

Под конец отец сказал мне:

– За поведение и характер своей дочери я могу ручаться головой. Но во всех случаях без одобрения императора я не скажу ни да, ни нет.

Поскольку выступить в поход в Австрию мы собирались через несколько дней, я попросил у него разрешения писать его дочери, чтобы держать с ней постоянную связь, а по возвращении обещал переговорить с Наполеоном.

Расставаясь, мы с ним обнялись и расцеловались. Но в тот же вечер, встретившись во дворце с Дувилем, я сказал ему, что решил не откладывать разговор с Наполеоном.

– Император у себя в кабинете, хочу перед отъездом[12] получить его согласие.

Дувиль не возражал:

– И я тоже думаю, что лучше не откладывать. Так будет спокойнее на душе.

Полный решимости, я вошел в кабинет Наполеона. Он спросил:

– А, Рустам, что скажешь? Оружие мое в полном порядке?

Я с трудом ответил: