– А ты опоздай, приди попозже, а я надену костюм и сыграю, - Валерий молчал. Тогда Гриша добавил: - Или прикинься больным, я тебя в хорошую больницу устрою.

– Больницы не нужно, - сказал Валерий.
– Лучше ты позвони в режиссерское... Или Гоге. Если меня вычеркнут, сыграешь ты. Я буду только рад...

И Гриша повесил трубку.

В это время, опасаясь бедствия, Татосов позвонил Товстоногову.

– Вот такая история, Георгий Александрович, - сказал он.
– Мне ужасно неловко, потому что я стучу на своего товарища, но Гриша совсем болен: он хочет надеть костюм библиотекаря и явочным порядком играть спектакль...

– Вы напрасно сомневаетесь, - убеждающе сказал Гога.
– Это хорошо, что вы сказали... Вы поступили благородно и оградили Гришу от тяжелых неприятностей... Спасибо, Володя... Сейчас мы позовем врача и постараемся овладеть ситуацией...

И врач уговорил Гая лечь в Бехтеревку...

В один из Гришиных светлых промежутков Р. пришел к нему в Тульский переулок. Он уже знал то, чего не знал Гриша: старшая дочь умерла в стране Израиль, успев развестись с мужем и оставив мальчика... с кем же?.. На кого?.. Гриша показывал мне цветные фотки и жаловался:

– Понимаешь, не пишет, и все... Прекратила писать... И Гога не звонит...

Высыпав на ладонь таблетки нитроглицерина и проглотив одну, он медленно, как старик, спускался во двор с пятого этажа, чтобы выгулять свою беспородную собачонку, и мы вместе с ней обходили ближние окрестности...

Он плохо вспоминал, говорил вяло и не очень внятно, и был совсем непохож на того Гришу, с которым меня свела судьба: ни мощного дыхания, ни низкого грудного гудящего голоса не было в помине. Он часто усмехался и осторожно хмыкал, будто подвергая ироническому пересмотру то, о чем еще помнит, и то, что напрочь забыл.

– Ты помнишь Болгарию, Гриша?..

– Не помню, - и усмехнется...

– А Алма-Ату?.. Помнишь, как мы веселились, пили "калгановку"?..

– А-а-а!.. Да-да-да-да-да...
– И опять смешок...

В Бехтеревке его стала навещать умершая жена, которая казалась то матерью, то сестрой, то подругой. Она, как обычно, играла на фортепьяно, рисовала картины на холсте или стекле и садилась вышивать у его изголовья.

Когда Гришу донимали безумные соседи, она напоминала ему любимые стихи, и это по ее совету он вывел символическую табличку на тетрадном листе и повесил ее над кроватью: "Народный артист Григорий Гай". Несмотря на то, что для него не добились даже "заслуженного".

– Эй, артист! Трах-тибидох-трам-та-тах!..

– Знаешь, Гриша, - говорила самая старшая Ирина, - ты стал читать Бараташвили лучше, чем Гога!..

– Ты так считаешь?
– переспрашивал он.

– Безусловно!.. Ты вообще очень вырос как артист. И у тебя все стало получаться как-то само собой... И этот антисемит Куприн в татарской тюбитейке!.. Настоящий писатель!.. Что делать, самых близких топчут прежде всего...

– Ты видела "Гранатовый браслет"?

– Конечно!.. И этот верный Дик в "Четвертом"! Вылитый Сент-Экзюпери!.. Настоящий летчик!.. Ты помнишь, как ты рявкнул на Гогу? Нет? Ты сказал ему: "Надо читать пьесы, которые ставишь!" И он смутился...

– Разве?..

– Да... И бандит "Акула"... Я видела "Жизнь прошла мимо".. Твой Акула настоящий рецидивист!..

– "Жизнь прошла мимо"?.. Ирина, прости меня...

– О чем ты, Гриша!.. Разве ты меня обидел?.. Ты носил меня на руках, когда я заболела.. А теперь я поношу тебя!.. Спи, мой мальчик! И никогда не падай духом!.. У тебя такая чудная библиотека!.. И - Боже мой!..
– как ты сыграл императорского библиотекаря!.. Ты в этом спектакле - лучше всех!..

Потом стало еще хуже, потому что он совсем забыл себя. Перестал быть Гаем. И не понял, что это случилось.

Когда заболел Мопассан, он успел поймать роковую минуту и, переставая быть собой, записал: "Мопассан превратился в животное". А Гриша не успел. И, как сказал врач, стал опасен. Например, он мог открыть газ и взорвать весь сталинский дом.

Рядом со Смольным собором нашелся Дом хроников, и это было совсем близко от Тульского переулка...

– А это кто?
– спрашивал Гриша своих гостей.

– Это - Настя!.. Настя!.. Ты узнаешь ее?..

– Да?.. Очень милая девушка...

– А вчера звонила Лида и спрашивала, как у тебя...

– Да?.. Кто такая Лида?..

– Жена Татосова... Ты помнишь Володю?..

– Нет...

– Ты же работал с ним в театре!..

– Я никогда не работал в театре, - убежденно отвечал он.

Ему казалось, что за какую-то провинность его мальчиком выгнали из дому, и с тех пор он не может найти обратной дороги...

Одиннадцать лет Гай провел без театра и радости и умер в Доме хроников, совершенно не помня прошлого и самого себя.