Мистеру Луи Лукасу.

К этому времени вернулся его посыльный и сообщил о выполнении поручения. Номер комнаты мистера Лукаса был 90, и он был дома.

— Так, номер 90. Это внизу, на втором этаже. Найди его, Фан, и передай ему вот это письмо. Вручи послание лично ему и дождись, чтобы он прочитал письмо. Либо он придет сам, либо напишет ответ. Если он вернется с тобой, ты останешься снаружи, пока он не выйдет отсюда.

И Фан во второй раз пошла исполнять роль посыльного.

— Я полагаю, что я выпутался из этой истории, — произнес Свинтон, как только жена ушла и не могла его слышать. — Мое положение теперь даже лучше, чем было раньше. Вместо того, чтобы помешать мне, это дело, возможно, даст мне некоторые козыри в руки. Какая счастливая случайность! Интересно, между прочим, куда это уехал Майнард в такой дьявольской спешке? Ха! Я думаю, что знаю, в чем дело. Это, должно быть, касается сообщений в Нью-йоркских газетах. Это немецкие революционеры, изгнанные из Европы в 48-м, собрали добровольцев и хотят вернуться туда. Ага, теперь я вспомнил имя человека, замешанного в этом деле. Да, так и есть, это Розенвельд! Это, должно быть, тот самый человек. А Майнард? Поедет вместе с ними, без сомнения. Он был ярым радикалом в Англии. Это его амплуа, не правда ли? Ха! Ха! Превосходно, ей-Богу! Карта идет прямо мне в руки, похоже, удача повернулась ко мне лицом!

— Ну, Фан, ты отнесла послание?

— Да, отнесла.

— И каков ответ? Он придет?

— Да.

— Но когда же?

— Он сказал, что придет сию минуту. Я полагаю, это его шаги в коридоре.

— Тогда выйди. Быстрей, быстрей!

Без возражений его переодетая жена выполнила то, что ей было сказано, хотя и не без некоторой обиды из-за той роли, которую она согласилась играть.

С момента отъезда экипажа и до поспешной отсылки камердинера вон из комнаты было видно, что мистер Свинтон поступал как человек, вполне владеющий собой. Крепкий напиток, распиваемый им в течение дня, очевидно, вернул его рассудок к нормальному состоянию, и в ясном уме он написал записку, приглашающую мистера Луи Лукаса к себе на беседу. В послании он просил провести ее у себя в комнате и извинялся, что не может сам прийти к мистеру Лукасу, оправдываясь тем, что он «болен».

Все это можно было сделать только не дрожащей от выпитого рукой и без тумана в голове, а Ричард Свинтон не был ни тупицей ни невеждой.

Правда, записка была написана кривыми каракулями, сумбурно и в явном замешательстве — очевидно, дрожь в руках и путаница в мыслях все же взяли свое.

По этим действиям, а также поведению мистера Свинтона, когда он услышал шаги в коридоре ожидаемого им посетителя, можно было предположить, что едва не разоблаченный «лорд» что-то задумал. Его поступки были довольно странны — не менее странны, чем все его поведение в течение дня.

Следовало ожидать, что бывший гвардеец Гвардии Драгунов, привыкший к аккуратности и порядку, попытается привести себя в надлежащий вид перед приемом посетителя. Но мистер Свинтон поступил совсем наоборот: пока шаги мистера Лукаса были слышны в коридоре, хозяин квартиры постарался привести себя в самый что ни на есть непрезентабельный вид.

Поспешно скинув фрак, «лорд» скомкал его, будто тот целый день болтался на плечах пьяного хозяина; затем сбросил жилет и освободил подтяжки; и теперь он стоял в рубашке с распущенными рукавами, взлохмаченный, ожидая посетителя. Такой внешний вид и взгляд мог иметь лишь человек, только что пробудившийся после долгого сна от алкогольного опьянения.

Такое вот состояние — которое, пожалуй, еще утром было для него вполне естественным, — он искусственно поддерживал, пока в комнате находился посетитель.

Мистер Лукас даже предположить не мог, что англичанин ведет подобную игру. К тому же у Лукаса были все основания верить в истинность такого состояния партнера, — как он выразился, «дьявольски поганого». Этими словами он ответил на приветствие Свинтона.

— Верно, черт возьми! Я полагаю, то же самое и у вас. Я чувствую себя отвратительно. Ай-ай-ай — я, должно быть, проспал целую неделю!

— Конечно, вы пропустили по крайней мере три обеда, а я — два. Я был в состоянии выбраться только на ужин.

— Ах, ужин! Скажите, он, как всегда, был поздно?

— Да, как обычно. Мы у себя называем это ужином, хотя я думаю, что в Англии — это как раз время обеда, после восьми часов.

— В самом деле! Это плохо. Я припоминаю кое-что из того, что произошло вчера вечером. Вы были со мной вчера, не так ли?

— Конечно, я был с вами вчера. Я дал вам свою визитную карточку.

— Да-да, я помню это. Товарищ оскорбил меня — этот мистер Майнард. Как я припоминаю, он ударил меня по лицу, не так ли?

— Да, это так, именно так он и сделал.

— Если я верно все помню, я обратился к вам с просьбой — не будете ли вы так любезны, чтобы представлять меня как моего секунданта?

— Совершенно верно, — ответил довольный Лукас, предвкушая перспективу удовлетворения собственных претензий к сопернику, и причем безо всякого риска подвергнуть себя опасности. — Совершенно верно, и я готов выполнить вашу просьбу, как обещал.

— Благодарю вас, Лукас! Море благодарности! Но сейчас не время для разговоров. Черт возьми! Я слишком долго спал и терпел все, что вчера случилось. Что теперь мне — ждать вызова или вы предпочли бы, чтобы я сам это сделал? Ты ведь знаешь все, что произошло, и знаешь, как это оформить.