Оба вывалились в столовую, сразу же послышались такие звуки, о которых Евдокимов и предположить не мог и которые повергли его в шок. "Как?! думал, лихорадочно свинчивая фотоаппарат со штатива.
– Она, объяснившись мне в чувствах, смеет так... исторгать из себя? Из естества своего? О каких взаимоотношениях с такой дрянью может идти речь?" Но речь шла, увы, и сердце болело все сильнее. Даже в паршивых романах не приходилось читать о таком (в хороших подобные ситуации как бы изначально исключались).

Наконец, винт поддался, "Кодак" оказался в руках, и Евдокимов на цыпочках приблизился к дверям столовой. То, что увидел глазами, ни в какое сравнение не шло со звуковым сопровождением; где-то глубоко (или сбоку, вне тела, черт его разберет) мелькнуло печальное предположение: "Мне бы так..." И мгновенно пропало, не до предположений было... Евгений Анатольевич оказался во власти зависти, ревности, негодования и даже отчаяния: "Что делать, делать что?
– стучало в затылке.
– Ее надобно немедленно спасти, этот разъяренный бык просто изуродует, уничтожит ее хрупкое тело!" Решение пришло помимо воли и сознания: выставив фотоаппарат в дверь, начал нажимать затвор, приговаривая: "Так... А вот еще и так... И еще..." Но увлекшийся жандарм не слышал ничего. И тогда подошел вплотную и что было сил ударил его "Кодаком" по голове... Ах, как просто иногда разрешаются самые сложные проблемы, и самые великие замыслы осуществляются без труда. Едва придя в себя после удара и произнеся: "Уфф!", Ананий взглянул вполне осмысленно и сказал грустно:

– Чего лупил-то? Будто слов нет, так, мол, и так... Я разве дурак какой?

Евгений Анатольевич, правда, еще переживал невольную измену Кати саднило сердце, и голова побаливала, но искренние слова жандарма воспринял радостно: победа, как ни крути...

Договорились, что завтра ввечеру (заступал на суточное дежурство в шесть часов пополудни) впустит Евдокимова и Катю в узилище и посторожит, чтобы не вызнало начальство.

– А если кто из Охранного или ГЖУ приезжает - тебя уведомляют? спросил Евдокимов.

– Так точно!
– поднес ладонь к уху.
– Завсегда-с! Телефонируют-с.

"Сюрпризов не должно случиться..." - подумал Евгений Анатольевич. Однако произнес вслух:

– Ты, надеюсь, понимаешь, что все твои художества с Катериной мгновенно станут известны...

– Это мы понимаем...
– покрутил усы, заворачивая тонкие кончики к ушам, - только какие "художества", ваше высокородие? Мы как бы ведра наливали, а полы мыть и не начинали вовсе! Вы не сомневайтесь: пущу вас в лучшем виде, и выпущу, и остерегу-с!

На том и распрощались до вечера следующего дня. Когда жандарм удалился, громыхая сапогами, спросил:

– Что скажешь, красавица?

Повисла на шее, чмокая в обе щеки и вскрикивая от колючего подбородка.

– Знаешь, Женя, ты изворотливый, хитрый и выгодливый, странно, почему ты - русский... Но я заметила: не безразлична я тебе... А за это женщина всю себя отдаст и не охнет! А на твой вопрос отвечу так: мне эта колода с усьми не нравится...

– Объяснить можешь?

– Ну, это твое дело - объяснять. Наше - почву унавоживать... Ладно, не дергай ртом. Он слишком быстро согласился, вот что я думаю.

Наблюдательна была Катя и проницательна. Евгений Анатольевич думал точно так же.

– А куда ему было деваться?
– спросил, чтобы вызвать на разговор. Фотографии с тобой - это его смерть, разве нет?

Вздохнула:

– Окстись, Женя... Ну посмотрели бы там на эти фото, ну посмеялись бы... Может, кто и позавидовал... Всего-то дел...

– Это вряд ли!
– протянул запальчиво.
– Это не поощряется!

– Ты только в обморок не упади. Да. Не поощряется. Только смотря с кем...

Возникло что-то новенькое, Катя, Катя, лучше не надо.

И, уже догадавшись, спросил коротко:

– Ты? Да?

– Я. Да, - кивнула.
– Я секретный агент ГЖУ. "Лютик". Я на связи у полковника Иванова. Он, ты знаешь, кто...

Это знал, да и о ней догадывался, но признание прозвучало как выстрел в ухо.

– И задание у тебя было? Конкретное?

– А то? Ты мое задание.

– А внутри?

– Что... "внутри"? Не понимаю...

– Что вызнать, куда направить, зачем?
– частил, сбиваясь в словах. Покачала головой, сплюнула в угол и тщательно вытерла губы платком:

– Об этом полковники знают... Да что ты, не понимаешь, что ли? Сначала я должна доложить, что ты спекся! А уж потом оне мне велят. К какому берегу тебя пристать.

Взял ее за ухо, притянул, улыбнулся, трогая губами ее нос:

– Катя... Я спекся. Так Павлу Александровичу и скажи. И выясни про берег этот... Поподробнее, ладно?

Она кивнула и увлекла его в спальню, на кровать...

Жандарм дежурил через сутки, и свидание состоялось вовремя. С некоторой опаской и даже внутренней дрожью вошел Евгений Анатольевич в калитку конспиративного дома - черт их разберет, товарищей по работе ("по воровскому делу" - вдруг пришло в голову). В их замыслы проникнуть сложно, возьмут да прищучат, а там можете жаловаться в Правительствующий Сенат... Но все обошлось и оказалось на удивление просто: Ананий улыбался от уха до уха и, все время держа ладонь у козырька, отворил засовы (комнаты Мищука и Зинаиды находились на втором этаже, и двери смотрелись вполне тюремными) и, проговорив: "Я вам таперича вовсе и не нужен", - удалился.