— Н-не знаю.

— Я тебя сейчас удавлю!

Гулиев тряхнул головой, обхватил дрожащими пальцами виски, нервно потер их.

— Нет!

— Кончай ломаться, я жду, — Косарев ткнул его стволом пистолета в шею. По практике он знал, что подобные моменты лучше всего годятся для развязывания языков. Нужно только посильнее встряхнуть нервы клиенту, не дать ему освоиться с новым состоянием, начать искать выходы из создавшегося положения, изворачиваться.

— Не знаю!

Гулиев с размаху ударил себя кулаком по колену. А Косарев добавил. Только не по колену, а по уху, сбив на пол.

— Я не шучу, жук навозный, — Косарев вдавил коле — но поверженному в грудь.

— Я не убивал! — затараторил Гулиев, хлюпая носом. — Только попугать хотел. Это Соболев его на тот свет спровадил. Он, дурак клятый!

— А Киборг и Матрос что от тебя хотят?

— Кто?

— Один такой громила, на обезьяну похож. Другой смазливый пижон в золотых цепях, наколках и желтой кожаной куртке.

— Не знаю. Приклеились к нам с Севкой. Я думал, вы из одного «колхоза».

— Размечтался… Я из угрозыска, — Косарев встал, ткнул легонько носком ботинка бандита в бок. — Поднимайся.

Дрожащий Гулиев встал, поднял стул и уселся на него, нервно потирая ладони.

— Ох, .. — сморщился он. — Мусора. Еще лучше…

Есть люди, созданные для бродяжничества, не способные и дня высидеть на одном месте. Сева к таковым не относился.

Эта ночь показалась ему самой длинной в его жизни. Он брел через лес, не разбирая пути, ломился через кусты, как лось. Продрог, испачкался в глине, до крови веткой расцарапал шею, едва не утоп в болоте. Вскоре он наткнулся на заброшенную, без следа пребывания человека ферму, рядом с которой стояли три ветхих деревенских сруба, и от вида в свете луны этого, кажется, выпавшего откуда-то из Зазеркалья уголка иного мира стало совсем жутко. Потом набрел на ржавый, заросший мхом, запутавшийся в кустах трактор. Под утро к Севе привязалась стая собак. Обычные дворняги, которых можно в городе отогнать окриком, в крайнем случае, палкой, сейчас смотрели на него жадно и испытующе. Захотелось забиться в какую-нибудь щель, когда он понял, как они на него глядят. А присматривались они к нему, как к добыче.

— Прочь! Прочь, шавки! — заорал Сева, и понял, что голос его сейчас звучит не угрожающе, а истерично визгливо.

От него исходили волны страха.

Собаки стали приближаться, но тут издали послышался рев мотоцикла, и участники этой сцены будто очнулись от наваждения. Собаки подались назад, а Сева, сломя голову, рванул снова через кусты.

Уже совсем рассвело, когда отчаявшийся Сева выбрался на шоссе. С час провел на скамейке у автобусной остановки. Первый автобус — красный междугородный «Икарус», зашипев как-то устало, плавно остановился, когда часы показывали полшестого. Направлялся он в Клячинск — городишко областного подчинения. Из автобуса вышло несколько шумливых деревенских женщин в телогрейках, с корзинками и мешками.

Сева поднялся в салон и уселся на свободное, похожее на самолетное, кресло. Куда ехать — ему было все равно. Лишь бы подальше отсюда, где все — воздух, деревья, земля — враждебно, наполнено угрозой.

Убаюканный мягким покачиванием автобуса, Сева задремал.

Проснулся он от того, что его тормошила улыбающаяся старушка.

— Э, молодежь, все на свете проспишь. Уже Клячинск…

Позавтракал он в шашлычной за автовокзалом. Стандартная забегаловка с немытыми пыльными окнами, с грубо-требовательной надписью над мокрым столом для подносов: «У нас закон такой: поел — убери за собой». С привычной публикой: деревенскими гостями города в потертых клеенчатых куртках и резиновых сапогах, небритыми кавказцами, расползшимися по всем рынкам России, похожими на подростков вьетнамцами.

Сева без интереса посмотрел на меню, потом на раздачу — обещанными шашлыками и не пахло. Поставив на поднос тарелки с едой, он устроился за столиком рядом с лиловоликим, все время икающим мужичком. Пересчитал деньги. Семьсот рублей, которые ему отстегнул перед тем, как попасть в лапы «желтокурточнику», Соболев — они так и остались лежать в кармане куртки. Вроде и не мало. Но особенно не разгуляешься, если учесть, что находишься в бегах. Куда идти? Где жить? Что есть? Мрак…

Аппетита не было. Сева поковырял вилкой котлету, не доев ее, отодвинул от себя тарелку и поднялся.

Тихий, провинциальный Клячинск можно обойти за час. В центре по окна вросли в землю двухэтажные домишки, над ними, как утес, возвышалась новая бетонная гостиница «Клячинск» с вывеской, исполненной на русском и английском языках. Перед зданием городской администрации стояли памятник Ленину и монументальный серп и молот с надписью «СССР». Казалось, время обошло это место…

Пятиэтажные окраины были унылы и однообразны. Сохранились две церквушки. Одна из них, действующая, радовала глаз золотом куполов и праздничной голубизной стен. Для какого-нибудь увешанного фотоаппаратами, сверкающего солнцезащитными очками иностранца они и могли представлять интерес, но Севу церкви, равно как и другие памятники архитектуры, не волновали. Хотя, бывало, в храм он заглядывал с Грибом, Гунькой (покатого не замели), Санькой и другими ребятами — посмеяться над верующими, подразнить попа, затеять какой-нибудь глупый разговор со старушками.

Гунька, большой любитель «теологических» споров, кричал вызывающе: «А Бога-то вашего нет! И не было никогда!» Они даже сумели пульверизатором на стенах церкви написать неприличное слово. Потом в школу к ним приходили священники, убеждали, что надо верить в Бога, иначе ничего хорошего ни в этой, ни в загробной жизни не ждет. И Сева задумался, что, может, и не правильно было писать неприличные слова на стенах церкви. А позже нагрянули в город проповедники из Богородичного братства, и по их словам получалось, что церкви поганить — самое достойное дело. На этом духовное воспитание Севы завершилось. В видеозале шел американский фильм «Глория». На афише была интригующая надпись: «частично ужас». Сева этот фильм смотрел. Ерунда. Он забрел в городской парк, где было неизменное чертово колесо, пруд с лодками и кафе-мороженое. Павильон с игровыми автоматами был закрыт и заколочен досками.