Диогенес Алехандро Ксенос.

Диогенес — в честь легендарного правдоискателя, Алехандро — в честь покорителя мира. Свой выбор отец объяснил, когда держал меня на руках во время крещения:

— С истиной он покорит весь мир.

Я проснулся с первыми лучами солнца, проникшими в комнату. Полежав немного, я встал и подошел к окну.

Солнце только появилось из-за горизонта и поднималось над горами. С запада дул легкий ветерок, и я задрожал, почувствовав, как еще не растаявшая ночная прохлада пробралась мне под рубашку. Внезапно мне захотелось в туалет.

Вернувшись к кровати, я вытащил из-под нее небольшой ночной горшок. Стоя над ним и облегчаясь, я думал о том, не даст ли папа теперь мне горшок побольше, ведь теперь в доме остались только мы с ним. Закончив свое дело, я немного согрелся, засунул горшок назад под кровать и снова подошел к окну.

Через дорогу перед домом я заметил легкий дымок, поднимавшийся от небольших костров, вокруг которых спали бандиты, завернувшись в грязные одеяла. Среди них не было заметно никакого движения, не раздавалось ни звука. Я стянул ночную рубашку, надел штаны и ботинки, набросил теплую шерстяную индейскую накидку, которую Ла Перла связала мне в подарок на день рождения. Спустившись вниз, я почувствовал голод, пора уже было завтракать.

Сара, помощница Ла Перлы, разводила огонь в печи. Она взглянула на меня, но на ее индейском лице не отразилось абсолютно ничего.

— Я хочу есть, — сказал я. — Ты собираешься готовить завтрак?

Сара молча кивнула, она всегда мало говорила.

Я подошел к столу и сел.

— Хочу яичницу с ветчиной.

Она снова кивнула, взяла тяжелую черную сковородку, бросила на нее кусок жира, поставила сковородку на отверстие в плите, положила несколько кусочков ветчины и разбила три яйца.

Я с удовольствием ждал. Сара была лучше Ла Перлы, потому что Ла Перла никогда не давала мне яичницу, а всегда заставляла есть овсяную кашу. Я решил пойти дальше.

— И кофе с молоком. — Мама и Ла Перла разрешали мне пить только какао.

Сара без слов поставила передо мной кофе. Я положил в чашку три полных ложки коричневого сахара и стал отхлебывать кофе, громко причмокивая. Приторность сахара заглушала горьковатый привкус. На самом деле мне никогда не нравилось пить кофе, но я пил его и чувствовал себя повзрослевшим.

Потом Сара поставила передо мной яичницу, она пахла так же вкусно, как и у Ла Перлы. Подождав несколько минут, чтобы яичница остыла, я схватил кусок рукой и стал есть, наблюдая за Сарой краешком глаза.

Она ничего не сказала по поводу того, что я не воспользовался ножом и вилкой, лежащими рядом с моей тарелкой, она просто стояла и смотрела на меня с каким-то странным выражением. Закончив с яичницей, я встал, подошел к умывальнику, сполоснул руки и губы и вытер их полотенцем, висевшем рядом на крючке.

— Очень вкусно, — одобрительно заметил я.

Что-то в ее взгляде напомнило мне то выражение, с которым она смотрела в погребе на приближающегося к ней бандита. Тот же самый непроницаемый взгляд.

Я невольно подошел к ней и поднял подол платья. Ни на бедрах, ни на покрытом темными волосами лобке не было никаких царапин и синяков. Я опустил подол и заглянул ей в лицо.

— Они сделали тебе больно, Сара? — спросил я. Она молча покачала головой.

— Я рад, что тебе не было больно. Потом я заметил в уголке ее глаз слезы и схватил ее за руку.

— Не плачь, Сара. Я не позволю им снова так поступить с тобой. Если они попытаются, я убью их. Она внезапно обняла меня и прижала к себе, лицом я ощущал тепло ее груди и слышал, как колотится ее сердце. Сара продолжала беззвучно всхлипывать.

Мне было очень спокойно в ее объятиях, и я только и смог сказать:

— Не плачь, Сара. Пожалуйста, не плачь.

Через некоторое время она отпустила меня и, вернувшись к плите, стала подбрасывать в нее дрова. Мне больше нечего было делать в кухне, я повернулся и вышел.

Когда я проходил через столовую и гостиную, в доме стояла тишина. Я открыл дверь и вышел на террасу.

За дорогой началась какая-то возня, это просыпались бандиты. Солнце уже поднялось над дворовыми постройками, его лучи теперь падали во двор. Услышав шум в дальнем конце террасы, я обернулся.

Там было еще темно, и мне удалось разглядеть только тлеющий кончик сигареты и силуэт мужчины, расположившегося в кресле отца, Но я знал, что это не отец, он никогда так рано не курит сигары.