Эльфрид вышла из длинного дома, кутаясь в просторный плащ: утро было холодное. Лицо молодой женщины было мрачно.

– Небось гонец от Этцеля?
– спросила она.

– Нет, госпожа!
– откликнулся часовой.
– По-моему, это возвращается чужеземец!

Обстоятельства не располагали к веселью, но Эльфрид почти улыбнулась:

– Открывайте ворота!

Конан въехал внутрь крепости и испытал величайшее облегчение, убедившись, что Эльфрид была по-прежнему жива и здорова.

– Ты не представляешь, как я рад видеть тебя, Эльфрид!
– сказал киммериец.
– Я на это почти уже и не рассчитывал. Похоже, я подоспел вовремя! Тебе надо глядеть в оба. Вчера я забрался к Этцелю в крепость и кое-что выяснил. Он нанял шайку заморийских похитителей женщин и отправил их за тобой! У старого пердуна кишка тонка сойтись с тобой в честном бою, так он пустил вперед себя охотников за рабами!.. Я разминулся с ними в дороге, и вид у них был деловой...
– Конан спрыгнул наземь и бросил поводья ближайшему мальчишке. Удвой стражу, Эльфрид. Я тут подумал кое о чем... Мои обязательства чести никуда не девались, но как же можно допустить, чтобы совершили непотребство над той, что так ласково меня принимала! Вот я и решил, что несколько дней погоды не сделают. А предпринять за это время кое-что можно!..

Он говорил, и постепенно до него дошло, что Эльфрид была бледна как смерть, а прекрасное лицо страшно осунулось. Минувшая ночь состарила ее сразу на несколько лет.

– Это хорошо, что ты переменил свое решение, Конан, - сказала она наконец.
– Но ты все-таки опоздал. Заморийцы уже сделали то, что должны были сделать. Этцель ведь послал их не за мной. Они похитили мою маленькую Эльфгиву!..

Конан сидел в большом зале Крэгсфелла, рассеянно лаская лезвие меча тонким бархатистым точильным бруском из тех, какими правят бритвы. Вокруг него сидели старшие воины Эльфрид и почтительно помалкивали, ожидая распоряжений. Эльфрид уже сказала им, чтобы слушались Конана во всем, и никто не собирался возражать предводительнице. Северяне не любили слепо повиноваться. Но киммериец отнюдь не был обыкновенным воином, и они это чувствовали.

Конан еще отдаст все необходимые распоряжения, но пока он был занят собственными мыслями. И для начала всячески ругал себя за то, что не поддался первому и самому верному побуждению и не встал под знамя Эльфрид сразу же, как только она его позвала. Обвинять в этом можно было кого угодно. То ли Хатор-Ка с ее тлетворным колдовством, то ли старого кхитаезу с его играющими в игры Богами. Конан предпочитал вину за собственные поступки возлагать только на себя самого. Виноват - отвечай. Если бы он не был так фантастически глуп и вовремя послушался голоса сердца, сейчас во дворе крепости валялось бы пять смуглых трупов. При мысли о том, что в это самое время где-то плакал насмерть перепуганный ребенок, у киммерийца сердце в груди переворачивалось.

А еще он испытывал жесточайшую ярость. Кодекс чести, которым руководствовался его народ, был, по мнению цивилизованных соседей, не больно-то утонченным. Зато этот кодекс не ведал никаких компромиссов, был прям и справедлив. В каких бы злодействах ни закоснел человек, если у него хватало мужества выйти на открытую битву со своими врагами - он заслуживал гибели в честном поединке. Тот, кто обижал женщин, кто притеснял старых и слабых, удостаивался презрения.

А тот, у кого поднималась рука на ребенка, тем самым становился для Конана злейшим врагом...

Его соплеменники невероятно свирепо резались со своими недругами, но никогда, ни в коем случае не убивали детей, женщин и стариков, не способных защищаться с оружием. Не брали они и рабов, полагая, что перекладывать так называемую грязную работу на других было недостойно настоящих мужчин. Конан знал, что убьет Этцеля и вызволит девочку, если только малышка еще жива. Если это займет слишком много времени и навлечет на него гнев Крома... что ж, пускай будет так.

Его вера в грозного древнего Бога предков не имела ничего общего с изощренной теологией Юга. Он не верил, чтобы Кром стал наказывать за то, что кто-то предпочел выполнить свой долг воина и мужчины. Люди, выстроившие крепость на Имировом Перевале, умрут. Все. Пока ему приходилось дышать с ними одним воздухом, Конан не будет знать отдыха и покоя. Он поднес меч к глазам, посмотрел вдоль краев лезвия и нашел заточку безупречной.

– Вот что мы сделаем!
– заговорил он наконец. Остальные нетерпеливо подались вперед, ожидая приказов, побуждающих к решительным действиям. Все они сгорали желанием отстоять жизнь и достоинство своей госпожи. И Конан их не разочаровал.

– Если прятаться за каменными стенами, добра не высидишь, - сказал он. Нападение, может, и удастся отбить, но войну так не выиграть. Мне приходилось служить под началом кое-кого из великих полководцев Немедии... В поединке они, наверное, уступили бы иным нашим северным бойцам, зато только и делают, что размышляют о тайнах искусства выигрывать войны. Каждый из них воюет по-своему, но все сходятся в одном: чтобы выиграть войну, загони врага на его собственную территорию. Это-то мы с вами и сделаем.

Воины одобрительно заворчали. Конан говорил именно то, что они жаждали услышать. Их государыня была отменной воительницей и оборону держала храбро и с немалым искусством. Но вот нападение... нападение было не по ее части. Зато Этцель, хоть и уклонялся от открытых сражений, в нападении как раз преуспел. Воинское совершенство Эльфрид состояло еще и в том, что она отлично сознавала свой недостаток. Она и глаз-то положила на Конана именно потому, что поняла с первого взгляда: это как раз тот человек, который способен повести ее воинство в решительную атаку. И вот наконец полководец был готов приступить к делу.

– Этцель все время рассылает мелкие отряды - грабить окрестные деревни, сказал Конан.
– Сегодня мы устроим вылазку и покажем налетчикам, где раки зимуют. Они не привыкли напарываться на вооруженных воинов. Наступим Этцелю на мозоль! Пусть вылезает из каменной норы и дает бой!

– Это сильный вождь, - заметил воин с багровым шрамом на подбородке.
– У него больше людей, чем у нас.

– Я видел его, - ответил Конан.
– Дряблый мешок жира. Он здоров воевать против мирных крестьян, слабых женщин и беззащитных детей. Настоящим воинам незачем страшиться его.