Но смог дотянуться только до локтя.

Он выстрелил в воздух.

Новый голос произнес: "О Боже".

Ирвинг ударил меня, я ответил, стараясь держаться ближе и отнять оружие. Еще одна пара рук схватила Ирвинга. Тот, отчаянно рыча, выстрелил еще раз.

Голос произнес "Ох" и затих, однако Ирвинг потерял равновесие, и я смог ударить его коленом в пах. Он согнулся пополам, и я врезал ему по глазам костяшками пальцев.

Я почувствовал, как пальцы вошли во что-то мягкое, он закричал и споткнулся. Я толкнул Ирвинга изо всей силы на доски, навалился сверху и продолжал бить. Когда-то я ходил на карате, но то, что я делал с ним, было скорее проявлением слепой ярости, чем боевым искусством. Я колотил Ирвинга по шее и голове снова и снова, мои кулаки словно одеревенели, костяшки покрылись кровью, а я продолжал лупить его, пока Кент не перестал двигаться.

Пистолет лежал в нескольких футах от его руки. Я поднял оружие и нацелил на Ирвинга.

Он не шевелился. Его лицо превратилось в кровавое месиво.

В нескольких футах поодаль стонал Бен Даггер. Я пошел к нему.

– Как же далеки мы были от истины, – сказал я, – на световые годы.

Даггер улыбнулся.

– Вы о чем?

– О вас. О многих вещах.

Было одиннадцать часов, прошло три дня после того, как я стал свидетелем смерти Шерил Дьюк.

С того времени Робин оставила только одну записку на стиральной машине: "Извини, мне тебя не хватало. Я постараюсь позвонить как-нибудь..." Домашнего телефона ее подруги Дебби не было, а когда я позвонил в зубоврачебную клинику, мне сказали, что она взяла недельный отпуск.

На три дня жизнь моя застыла, а вот Бен Даггер путешествовал: из машины "скорой помощи", которую я вызвал, в больницу Святого Иоанна, потом в операционную на три с половиной часа – врачи сшивали кровеносные сосуды на его бедре. Из операционной в реабилитационную палату, и потом он еще две ночи провел в больнице.

А теперь Даггер остановился в этой комнате, ярко-желтой, просторной и полуосвещенной, где в воздухе витал запах корицы и антисептика и стояла французская мебель – вся витиеватая и антикварная, кроме кровати, которая отвечала только своему непосредственному назначению и была слишком маленькой для такого зала. Стойка капельницы, на тумбочке – коллекция лекарств и других медицинских штуковин.

Комната находилась на третьем этаже дома его отца. Круглосуточно у кровати Даггера дежурили медсестры, хотя теперь ему требовался лишь отдых.

Я позвонил вчера и спросил разрешения прийти, ждал полдня, пока не перезвонила женщина, назвавшаяся помощницей личной помощницы Тони Дьюка, и вот час назад меня пропустили через медные ворота.

Я подъехал на машине, постоял несколько минут под пристальным взглядом камеры, потом щупальца расступились, вышел здоровенный громила в коричневом костюме и показал, куда можно поставить машину. Громила дождался, когда я выйду с парковки, потом проводил через папоротниковую рощу и сосновый лес к дому персикового цвета под голубой крышей. Мой проводник не отставал, пока мы не вошли в дом. Он провел меня, слегка придерживая за локоть, через зал из черного гранита, освещенный люстрой Баккара, свисающей с потолка тремя этажами выше, – холл, достаточно просторный для заседания парламента. Лифт был так искусно встроен в стену, покрытую золотистым бархатом, что я бы прошел мимо него, не заметив.

Наконец мы добрались до комнаты Даггера с канареечно-желтыми стенами. Неподходящий цвет для восстановления сил. Лицо доктора выглядело как у больного желтухой. Он закашлялся. Я спросил:

– Вам что-нибудь нужно?

Бен улыбнулся и покачал головой. Со всех сторон его окружали подушки. Жидкие волосы прилипли ко лбу. Под желтизной, отражающейся от обоев, кожа казалась цвета грязного снега. Капельница была подсоединена к его руке и размеренно капала, мониторы, следящие за состоянием больного, мигали, пищали и составляли графики, в общем, измеряли уровень его смертности. На потолке яркими красками были изображены виноградные лозы, что само по себе выглядело глупо и безвкусно в любой ситуации, а в нынешней – особенно. Будь я в другом настроении, я бы улыбнулся.

– Я просто хотел...

– Вы и так уже много сделали для меня.

Он показал дрожащей рукой на перевязанную ногу. Пуля Ирвинга прошла сквозь бедро, задев бедренную артерию. Я перевязал рану и попытался остановить кровотечение, насколько это было возможно в тех условиях. Затем, воспользовавшись мобильным Ирвинга, вызвал службу 911.

– Но с вами мне все равно не сравниться. Если бы вы не появились...

– Ну и сложная штука эта психология. Мы изучаем человеческую натуру, строим догадки, иногда оказываемся правы, иногда... – Даггер слабо улыбнулся.

Дверь открылась, и вошел доктор Рене Маккаферри. Тот же оценивающий взгляд. Белый халат поверх черной водолазки и черных брюк, остроносые маленькие ботинки на слишком маленьких ступнях. Он выглядел как убийца, переодетый врачом, и я с некоторой долей облегчения подумал, что могу простить себе ошибочные теории.

Маккаферри не обратил на меня внимания, проверил мониторы, подошел к кровати Даггера.

– О тебе хорошо заботятся?

– Слишком хорошо.

– Что значит "слишком"?