Она слегка ударила себя по груди.

– Трагедия оставляет большую пустоту, которая никогда не заполнится. И все равно пытаешься выяснить все возможное. А если повезет, то хотя бы края раны слегка затянутся. Йошимура была очень хорошей. Я ходила к ней на сеансы, потому что однажды просто упала в обморок – все потемнело в глазах, и я упала. Было похоже на сердечный приступ, меня обследовали на всех аппаратах, известных современной медицине, однако обнаружили лишь высокий уровень холестерина, с сердцем оказалось все нормально. В конце концов решили, что все от нервов и волнения. Доктор Йошимура научила меня расслабляться. Я стала вегетарианкой, бросила курить. Она меня действительно успокоила, потому что не говорила: забудьте и поставьте точку, как все другие до нее. Что же касается Рили, он, наоборот, был постоянно расслаблен, пока дело не доходило до серьезных вещей. Например, он ничего не узнал о жизни Шоны. Притворялся, что слушает меня, хоть я знала, что это не так. Я звонила ему даже после отставки, потому что считала, он должен платить за свое бездействие. А теперь его нет... Вот и пришли, моя машина припаркована здесь.

Мы находились в квартале роскошных кондоминиумов. Агнес подвела меня к старенькому "ниссану", когда-то красному, а ныне грязно-розовому. Багажник машины был усыпан опавшими листьями.

– Здесь можно оставлять машину самое большее на два часа, – сказала она, кивнув сторону парковочного знака, – но обычно никто не проверяет. Иногда я паркуюсь на стоянке для работников отеля, однако она чаще всего забита. Да и не люблю я эти подземные стоянки. Слишком жуткие и мрачные.

Миссис Игер открыла замок на дверце.

– Присядьте здесь, если вы не против. Я храню все вещи Шоны в машине.

Я сел на пассажирское сиденье, она открыла багажник, потом захлопнула его и вернулась с небольшой коробкой, перетянутой желтой лентой, на которой было написано "Посуда".

– Я знаю, не нужно хранить все эти вещи здесь... Только мне нравится иметь их под рукой. Иногда в перерыв я беру сандвич и прихожу сюда, чтобы посмотреть на них. Доктор Йошимура говорила, в этом нет ничего страшного.

Она посмотрела на меня за подтверждением. Я кивнул.

Агнес достала из коробки маленький фотоальбом с обложкой из розового атласа и протянула мне.

– Шона в детстве.

Тридцать страниц фотоснимков, от младенчества до шестого класса школы. На большинстве из них была изображена красивая белокурая девочка, одна. Похоже, Шона Игер с раннего детства прекрасно понимала, какая поза для нее наиболее выигрышна.

Агнес тоже присутствовала на некоторых снимках, темноволосая, невыразительная. На нескольких старых и выцветших фотографиях стоял очень высокий светловолосый мужчина с лицом кинозвезды, которое немного портили торчащие уши. На фотографиях, где он и Агнес были вместе, оба родителя курили. Шона, окруженная любящими улыбками и табачным дымом.

– Отец Шоны? – спросил я.

– Мой Боб. Он работал дальнобойщиком, сначала на себя, затем на компанию "Вонс". Его убил пьяный водитель, когда Шоне исполнилось четыре года. Он даже не был за рулем – шел из туалета к своей машине на автостоянке в Айдахо. Шона не помнила отца: он не часто бывал дома. Но он был любящим мужем и отцом, смелым мужчиной. Боб не умел выражать свои чувства, хотя и грубого слова за всю жизнь я от него не слышала. И он обожал Шону, она похожа на него – ростом, цветом волос. В нем было шесть футов четыре с половиной дюйма, он играл в баскетбол в колледже. Шона доросла до пяти футов девяти дюймов. Во мне же всего пять и два.

Пока я изучал изображение Боба Игера, кое-что меня поразило. Я предпочел ничего не говорить и закрыл альбом. И получил другой, побольше, в синей обложке.

– Здесь собрано все, что связано с конкурсами красоты, – пояснила Агнес. – Статьи из местных газет о каждой ее победе. Когда Шона впервые увидела конкурс "Мисс Америка" по телевизору, то заявила: "Мама, я тоже так хочу". Ей было всего четыре годика.

Я пролистывал альбом, стараясь время от времени выжимать из себя улыбку.

Агнес сказала:

– Да, знаю, ничто из этого вам не поможет. Разве что статьи репортера университетской газеты окажутся более полезными. Его действительно волновала судьба Шоны, он написал много статей...

– Адам Грин?

– Вы говорили с ним?

– Да.

– Он рассказал про свои подозрения насчет Шоны?

– Подозрения?

– Что она раздевалась и позировала для грязных снимков. Он не говорил это в открытую, думал, что я не догадаюсь по вопросам, к чему он клонит. Разумеется, я разозлилась и больше не отвечала на его звонки. А позже я думала, не совершила ли ошибку. Потому что этот мальчик – единственный, кто проявлял хоть какой-то интерес к случившемуся с Шоной. И пусть я чувствовала себя оскорбленной...

– По-вашему, существовала возможность того, что Шона позировала?

Ее плечи тяжело поднялись и опустились.

– Я хотела бы сказать, что такое невозможно. Только со временем в голове немного проясняется... Правда в том, что Шона обожала свою внешность, свое тело. Однажды она пришла домой с огромным зеркалом, приобретенным в комиссионке, и повесила его в спальне. Ей тогда только исполнилось четырнадцать. Я не возражала. Да и спорить с ней было бесполезно, Шона была слишком упрямой. Если бы она смогла увесить все четыре стены зеркалами, то, будьте уверены, она бы это сделала. Возможно, я сама виновата. Не проходило дня, когда бы я не твердила ей, какая она красивая. Если же я молчала, то кто-нибудь другой говорил обязательно.