Шрифт:
– - Да, ладно. Я так и сделаю. Только думаешь, я не знаю, что вам поговорить надо? Ладно... ладно...
ФИТИЛЬ ДЛЯ КЕРОСИНКИ
Керосинка коптила уже несколько дней. От сладковатого чада мутило и болела голова. Песя пыталась подкрутить фитиль, желтым расслоенным ногтем зацепляла насечку колесика, но ничего не получалось. А сегодня с утра фитилек еле зажегся и стал гореть нехотя, пламя не поднималось больше, чем на толщину ножа, чада никакого не было, и Песя успокоилась, что все само собой образовалось, значит, Бог услышал ее молитвы. Она грохнула почерневшую аллюминиевую кастрюлю на огонь, но в этот момент пламя зашипело от сорвавшейся со дна капли, сделалось меньше, начало стрелять желтыми искрами и вжиматься в щель для фитиля. На таком пламени супа не сварить -- поняла Песя и снова схватилась за медное колесико, только крутила его уже в другую сторону... но с тем же успехом...
– - А, фарбренен зол сте верн!34 -- Она подняла руку с растопыренными пальцами и потрясла ею чуть в стороне от собственного лица и прямо перед закопченным окошечком во лбу керосинки.
– - Их вел дермонен дир!35 -- На душе, вроде, стало легче. Она присела на засаленную некрашеную табуретку, положила ладони на колени и после некоторого раздумья пошла одеваться. Через полчаса она вышла на крыльцо, посмотрела на серое небо, темную влажную дорожку и поплелась на станцию, и, хотя это было совсем не далеко, для нее это был долгий путь. Ее ноги, в приспущенных простых чулках резиночкой, натянутых на тренировочные брюки, больше походили на обрубки кривых деревьев. Криво сношенные каблуки фетровых ботиков "прощай молодость" шаркали по сырому песку и не обращали внимания на лужи по дороге. Песя шла изнурительно медленно и монотонно продолжала выговаривать начатую на кухне речь: "Их хоб гемейнт, их велт дих нит фарлорен... фарбренен зол сте верн... а фремде зах, а фремде нишоме... ох, майне фис..."36
Она доковыляла до когда-то покрашенной в синее палатки, и не обращая внимания, на то, что окошечко наглухо закрыто, а на двери висит замок, постучала в фанерный бок. Внутри послышалось какое-то движение, и дверь вместе с замком в петле приоткрылась...
– - Песе, вос вилсте?37
– - Их вил?
– - Удивилась Песя, -- Гиб а кук аф эм, их вил!
– - Горништ! Их вил нор, зол зи бренен! Фарбренен зол зи верн!38
– - И что?
– - Ёсиф, не морочь мне голову и дай мине фитиль...
– - Фитиль, фитиль...
– - Толстый Иосиф скрылся на минуту в темноте палатки и через некоторое время высунул наружу толстую руку с двумя новенькими, прошитыми вдоль черной ровной строчкой, фитилями. Песя бережно приняла их на свою ладонь, внимательно рассмотрела маленькими глазками и сунула куда-то за пазуху. Потом она с тяжелым вздохом вытащила из кармана плаща непонятного цвета некое подобие кошелька и стала медленно расстегивать кнопку...
– - Все.
– - Отрезал толстый Иосиф, глядя на эти трагические приготовления Песи с расставанием денег и предвидя невыносимую сцену.
– - Все, Песя... Зай гезунт! 39 Я тебя прошу! Иди домой. Ничего не надо искать! Ты поняла меня. Иди домой!
– - Их хоб гезогт алемен -- ду бист дох а вейлер ят!40 Иосиф покивал ей головой, подтверждая, что он действительно, парень хоть куда, и медленно закрыл дверь. Песя постояла еще немного лицом к закрытой двери, потом грузно повернулась и точно так же, как шла сюда, поплелась домой.
Завтра суббота, и хотя у нее никого не было, и она давно уже жила совсем-совсем одна, она знала, что по заведенному закону, как привыкла с детства, приготовит все, чтобы у нее в доме было не хуже, чем у других. И если Бог решил, что ей надо так долго торчать на этом свете вместо того, чтобы давно уж снова встретиться со всеми своими родными и близкими, значит, так тому и быть!
Придет Агаша и накроет ей на стол и снова будет отказываться сесть с ней, а потом они пригубят по-первой. Выпьют по-второй и махнут по-третьей, и, если получится, поплачут, а тогда на душе станет легко и светло. Она медленно шаркала по мокрой обочине и так живо все себе представляла, что ничего не замечала вокруг. Агаша же еще издали увидела ее и терпеливо ожидала, оперев дно матерчатой сумки на ступеньку крыльца, и не отпускала лямки ручек, чтобы они не опали. Песя так и прошла бы мимо, бормоча себе под нос, но когда она поравнялась с Агашей и уже, считай, миновала ее, та окликнула не очень громко: "Песя!"
Песя остановилась, смолкла на мгновение и, словно продолжая прерванный рассказ, глядя в лицо Агаше, продолжала: "И ты думаешь, он подвинулся? Не-ет. Он не подвинулся. Фарбренен зол эр верн!" ... . . . . . . , его мать!
– - Он нит фарбренен!
– - Напирая на "р", отпарировала Агаша.-- Что ты с утра материшься и зачем потащилась на станцию?
– - Я ходила и к Иосифу за фитилем! Так ты знаешь? Он мине выдал два и не взял ни копки...
– - А что тебе так горело? Ты меня подождать не могла?
– - Не могла... потому что морген из шабес!41
– - Я к Филипповой ходила, понимаешь? А потом шла к тебе -- ты бы меня подождала.
– - Тебя уже нет три дни, так что я буду ждать? Я себе пошла к Ёселе, зол эр зайн гезунт, а вейлер ят!42
– - Я тебе так скажу, Песя, но ты не обижайся, -- он мог сам принести тебе этот фитиль.
– - Он же не знал, что ты говоришь?!
– - Не знал? А зачем ему знать? Просто зайти и занести фитиль. А если у тебя не коптит, так положить его за притолоку, и пусть лежит -- он есть не просит.