От Агостины действительно исходило сияние, словно от святой.

Я подошел ближе и ощутил приятное тепло, как будто Агостины однажды коснулся источник несказанной силы, оставив на ней неизгладимую печать. Быть может, это след того чуда, которое ее исцелило? Я подавил это ощущение. Сюда я пришел, чтобы допросить убийцу Сальваторе Джедды, а не божью избранницу.

Я отодвинул стул и присел. Мне вспомнились высказывания скептиков в те времена, когда Богоматерь являлась Бернадетте Субиру. Судебные исполнители, полицейские, которые отказывались верить в откровения, склоняли голову, увидев эту молодую женщину. «Ее лицо само по себе — свидетельство встречи с Богоматерью, в нем отразился Ее лик…»

Мы сидели друг против друга. Агостина Джедда улыбалась. Она выглядела еще моложе, чем на фотографиях, — не старше двадцати пяти лет. Невысокая, тоненькая, даже хрупкая. Однако черты лица были четкими: черные глаза, сверкающие из-под высоких бровей, задорный вздернутый носик, красный, хорошо очерченный рот, словно глазированная ягода в чаше. Коротко стриженные черные волосы, обрамлявшие эту изящную картину, только усиливали ее бледность.

Я открыл рот, но Агостина опередила меня:

— Как вас зовут?

Голосок был тоненьким, слабым, но неприятным. Я ответил по-итальянски:

— Я Матье Дюрей. Полицейский из Парижского уголовного отдела.

— Хоть что-то новенькое, — произнесла она, словно это ее забавляло. — А то ко мне ходят одни священники.

Я положил перед ней фотографию Люка. Прежде всего я хотел убедиться.

— Я здесь не первый французский полицейский. Этот ведь тоже к вам приходил? Да или нет?

— Он совсем другое дело. Я его не интересовала.

— А кто же его интересовал?

По ее губам скользнула улыбка:

— Вы сами знаете.

Перед глазами у меня снова замелькали видения: Пазузу с пастью летучей мыши, ангел с головой фавна и большими сломанными крыльями, человек в рединготе и шапокляке с налитыми кровью глазами, воющие псы, пчелы, жужжащие, как под фонограмму. Я откашлялся и продолжал:

— Могу я задать вам несколько вопросов?

— Смотря о чем.

— О преступлении, совершенном в апреле 2000 года.

— Я уже все рассказала полицейским и адвокатам.

— Я буду только задавать вопросы. Вы же отвечайте, когда захотите. Идет?

Легкий кивок. Вокруг завывал ветер: долгий, леденящий душу животный стон. Я представил себе, как из-под двери проникает песок и засыпает всю комнату, чтобы похоронить нас заживо.

— Ваш муж был убит при необычайных обстоятельствах. Его убили вы?

— Избегайте очевидного — сэкономите время.

— Что вас заставило признаться в этом преступлении?

— Мне нечего было скрывать.

Агостина держалась непринужденно. В ее ответах чувствовалась раскованность. Я предпочел вести допрос жестко, как если бы допрашивал Агостину во время ее задержания:

— Это убийство носит особый характер. Сейчас я не говорю ни о нравственности, ни о мотивах. Я говорю о способе. Лично я не думаю, что вы обладаете необходимыми знаниями и навыками, чтобы совершить такое жертвоприношение.

— Это не вопрос.

— Где вы взяли кислоты?

— В больнице. Все это есть в материалах следствия.

— А насекомых?

— Я собирала самих насекомых и их личинки там, где была падаль: на свалках Патерно и Адрано.

— В грудной клетке жертвы был найден лишайник. Где вы его достали?

— В скальных пещерах возле Ачиреале. У нас он хорошо известен.

Она лгала. Такой лишайник встречался гораздо реже, чем обычный гриб. Оставался африканский скарабей, но о нем я не стал упоминать. Наверняка у нее и на этот случай готов ответ.

— Разные части тела разложились по-разному, а для этого требуются сложные приспособления. Как вы этого добились?

— Дело было в апреле. На стройке холодно. Достаточно было подогревать некоторые части тела, а остальные оставить как есть.

Агостина продолжала улыбаться.

— Почему вы выбрали такой сложный способ убийства?

— Следующий вопрос.

— Не хотите отвечать?

— Таков наш уговор. Следующий вопрос.

Я посмотрел на ее руки: они были такими же белыми, как лицо. Тонкие голубые вены виднелись под прозрачной кожей. Я не мог представить себе, как эти руки погружаются в тело Сальваторе и отрезают ему язык.

— Зачем вам понадобилось его убивать? Был ли у вас мотив?

— С чего вы взяли, что я вам отвечу? — развязно спросила она. — Я не говорила об этом ни полицейским, ни судьям. Даже адвокатам не говорила.