Жители Веймара, согнанные американцами в лагерь.

И полная достоинства стыдливость обнаженных мужчин в последнюю минуту жизни...

Сам лагерь был очень небольшим. Из музея - комендантского дома- и от казарм охраны асфальтовая дорожка вела вниз, через карцер с крошечными камерами, в которые набивали по несколько человек. На дверях камер крупными черные буквы на белых табличках - "... замучен... за 36 часов до восстания...за 24 часа..." Это сдавило душу сильнее, чем картины массовой смерти. Массовая смерть казалась следствием обстоятельств, общих для массы разных людей. Мученическая смерть одного была знаком судьбы, который человек носит на себе с рождения. Сергею стало вдруг плохо.

Сергей шел по 'Аллее Наций' - длинной баллюстраде с одинаковыми стеллами с названиями стран, из которых попали сюда, на склоны Эттерсберга, люди. День был нежаркий, по небу расползались белые полосы, как по ворсистой ткани расползается пролитое молоко. Зловеще свистел ветер над пустым полем бараков и с колокольной башни...

Сергей замкнулся и всю обратную дорогу до Веймара держался поодаль и от своих и от Петера с Гюнтером. Для этих двух это не было откровением, просто история собственной страны, без разрывов, от Средних веков до нынешней их страны, которая была, правда, только частью той,

тридцатипятилетней давности.

А Сергей все думал о смертном знаке судьбы...

...Рота прочесывала ущелье. Оно было завалено валунами - идти цепью стало невозможно, поэтому вперед ушло отделение Новикова. Дозорные карабкались, обходили груды камней под напряженным вниманием сотен глаз. Через некоторое

время раздавался свист, и солдаты, внимательно глядя под ноги, осторожно поднимались следом. Глубоко под камнями тонко журчал ручей, и время

от времени со свистом летел камешек или с грохотом разрыва обрушивался валун. Десантники приседали, вскидывая автоматы. Отходило эхо камнепада, и движение вверх продолжалось.

Россыпи камней поредели, рота выстроилась в две

густые цепи и, звякая оружием, стуча ботинками,

упорно двигалась к гребню...

Следов 'духов' было мало - нашли брошенный плащ, рюкзак, несколько пустых магазинов от АКМ,

но разведгруппа из пяти человек ушла именно в это ущелье и не вернулась. И целый батальон обшаривал хребет Гюльджара, со всех сторон стягиваясь к месту встречи на гребне, до которого было уже рукой подать из этого ущелья.

Сергей перепрыгнул через камень - забившийся глубоко в щель ботинок мелькнул и исчез. Сергей

наклонился, вокруг собрались солдаты. "Cаперы!.." - побежало негромкое эхо. Ботинок просто свалился, его достали, он пошел по рукам. "...Никифоровский. Я знаю!" - торопливо говорил кто-то за спиной. Комроты Дементьев крикнул :"Внимательно!"

Пошли медленнее. Вдруг снова крик. Справа. Цепь

опять стала.

Вокруг небольшой площадки сгрудились солдаты. Двое внезапно схватились за животы и присели. У

Сергея будто стянуло ледяным шквалом кожу. Он неверными шагами приблизился к кругу людей и увидел что-то красно-сизое. У него подкашивались ноги, он поспешил, чтобы опереться на плечи стоявших и оказался совсем близко. Красная туша с седыми волосами очертанием напоминала человека,

лежавшего на спине. Рядом валялись разодранные форменные тряпки. И из месива в двух метрах от

Сергея выпросталась белая ладонь.

Сергея мутило, рвало слизью, но взгляд его не мог ни миг оторваться от этой ладони, и он заметил множество крошечных камушков, облепивших кровавое запястье. Как больно впиваются острые песчинки в мясо, лишенное кожи... Его передергивало долго именно от видения острых как

иглы камней, терзавших незащищенное тело...

Сергей пытался вспомнить Никифорова из разведроты. Потом Сергей долго смотрел на его фотографию и винил себя, что не смог вовремя найти и разгадать проклятый знак. Он не примерял к себе такую смерть, его собственный инстинкт хранил его от чрезмерного воображения. Но почему так и почему именно этот ?
– это занимало Сергея только до следующих боевых...

После Бухенвальда Германия распалась для Сергея на немыслимо древнюю, из которой перешли старинные аккуратные домики, городки, пиво, и нынешнюю, по которой он ходил и ездил. А эта, в Бухенвальде, была особой страной со своим происхождением, с особым народом, пришедшим ниоткуда и исчезнувшим. Немцы, которых он видел,

с которыми дружил, не могли быть такими. Хотя сколько молодых лиц видел Сергей на фотографиях под козырьками Muetze и Stahlhelmen...

Еще мелькнули Эрфурт, Айзенах, Берлин...
– и очень не хотелось уезжать.

В этот раз Ленинград не стал для него незнакомым, как прежде после месячного отсутствия, когда Сергей, свежий, с Юга, летел с отцом на такси из аэропорта и жадно разглядывал изменившийся город.

Тяжело возвращаться оттуда, где жил, а не отдыхал, ибо с каждым мгновением жизни оставляешь частичку души. И Сергей сопротивлялся изо всех сил возвращению в прежнюю свою жизнь, сознавая, что надо скорее продолжить жить здесь,

а не порхать во снах по оставленной любимой с

детства стране.
– -----------------------------------------------------