– Алексей Алексеевич, - сказал он, когда мастер пригласил его на кухню (гордился тем, что вся была отделана обожженной вагонкой; чисто деревенская атмосфера; над электрической плитой была устроена стилизованная под старину вытяжка, сковородки висели медные, подарили ученики с Кавказа).
– Надо выручать Саню Писарева.

– А что, та сказа, случилось? По-моему, он на коне...

– Это по-вашему. Его, бедолагу, конь может с минуты на минуту растоптать... Я бы хотел, чтоб пронесло, но сие не от меня в настоящий момент зависит...

– Бутерброд хотите?

– Спасибо, я завтракал, с удовольствием выпью стакан чая.

– Крепко заварить?

– Нет, не надо, спасибо, я пью шиповник.

– Что случилось, рассказывайте...

– Вчера мне поручили готовить на него приказ: открываем театр, то есть придаем коллективу титул театра, он ведь уже состоялся, и состоялся здорово, талантливо...

– Вы не писали о нем? Я смотрел его выездные представления, здорово... Но вы не писали, та сказа?

– Еще не опубликовал, но уже написал. Не в этом сейчас суть. Саня снова попал в какую-то грязь, что-то там связано с бриллиантами, его жена занялась куплей или продажей... Но он об этом вроде бы не знает, поэтому я и приехал к вам, как к мастеру...

– Ну?
– нетерпеливо спросил Самсонъев.
– Куда надо звонить?

– Пока никому. Я надеюсь успеть провести приказ сегодня, но если докатится до верха, Саню надо прикрыть...

– А что это за история с бриллиантами? Откуда это у него?

– Не у него, у жены...

– Ах, какая незадача... Уголовщина?

– Нет, нет, спаси бог! Разве он на это пойдет? Но вы же знаете, как у нас все обрастает слухами! Словом, я боюсь, что мой шеф решит переиграть, отступит, скажет, что сейчас не время открывать его театр, все-таки Саня заявил свою труппу как коллектив политического действа... Вот штука-то какая... А если отложат открытие, то это надолго...

Самсоньев намазал сухой хлебец творогом, алчно и хрустко откусил большой кусок, проследил маленькими глазами, не упали ли крошки на стол (был опрятен до болезненности), спросил, прожевав:

– А как ваши отношения с Писаревым?

– Никак.

– То есть?

– Вы же знаете его не хуже меня. Я им восхищаюсь, но ведь он наверху, что ему до меня, бюрократа?

– Я скажу ему, как вы по-рыцарски себя вели...

Грущин пожал плечами:

– Не ради этого приехал... Я думаю, что коли мне удастся уговорить шефа в случае, если до него уже докатилось...

– От кого докатилось?

– От кадров... Я вчера совершенно случайно узнал об этой бриллиантовой истории, когда был у кадровика, понимаете? Я сидел у него, а тут стали звонить из угрозыска...

– Ну, дальше...

– Есть один только способ спасти и Саню и его театр... Вы должны согласиться стать председателем художественного совета, худруком нового коллектива...

– То есть?

– То есть ваш авторитет не позволит зарубить все дело на корню.

– А Писарев?

– Будет ставить свои спектакли! Не станете же вы отбирать у него эти двести рублей...

– Погодите, погодите, но ведь на афише будет стоять мое имя, а не его... А он придумал и затеял все это предприятие... Да нет, погодите, так нельзя, Вася... Надо позвонить Писареву и спросить его, что он думает об этом.

Грущин знал, что мастер скажет именно так; он ждал этого вопроса, точнее говоря, вел к нему, ибо ответ его был готов и слажен, выверен до самой последней мелочи.

– Вы тогда заодно позвоните моему шефу Кириллу Владимировичу и расскажите ему, как я занимаюсь разглашением служебных тайн...

Самсоньев аж крякнул, дожевал свой хрустящий хлебец и сказал:

– Если вы думаете, что мое согласие спасет писаревский театр, то придумайте, как отбить для него имя в афише...

– Сначала надо открыть театр... Повторяю, может быть, до Кирилла Владимировича еще и не дошло, давай-то господь...

– Хорошо, держите меня в курсе дела...

– Надо, чтобы вы побыли дома хотя бы до часу.

– Не могу. У меня репетиция со студийцами в двенадцать.

– Я должен быть у шефа до двенадцати. Но вы же знаете, его могут задержать, вызвать... Пожертвуйте для дела репетицией, вы ж нас к себе домой приглашали работать...

– Моложе был, потому и приглашал, - вздохнул Самсоньев.

– И последнее, мастер.
– Грущин вел свою роль точно, выверив все до малости, ибо знал, как Самсоньев чувствует фальшь.
– Теперь уж обо мне... Я закончил докторскую... Если вы не станете моим оппонентом - удавлюсь...

По тому, как Самсоньев поднял на него глаза, Грущин сразу же понял, что тот подумал. Он обязан был подумать, что Грущин пришел к нему с просьбой о Писареве лишь для того, чтобы получить свой навар с этого неожиданного визита. Пусть он думает про меня как про мелкого торговца, я же знаю, он не очень-то меня жалует, потому что я никогда не открывался с ним, как Санька, пусть он даже побрезгует мною или пожалеет меня, пусть, только бы он ответил Кириллу Владимировичу "да", когда тот позвонит, а уж то, что тот позвонит, сомнения нет, я знаю, там сыграть легче, чем здесь.