Шрифт:
– Закрой дверь, - попросил Сизов, - тетя Лида услышит.
Николас закрыл дверь.
– Сядь, - сказал Сизов, - нам надо поговорить, пока не прибежал Алешка.
Николас садиться не стал. Он отошел к окну. На подоконнике стояли горшки с цветами и две вазы с багульником. От веток багульника пахло свежевыстиранным бельем.
– Слушай, - сказал Сизов, - у меня лейкоз. Это значит - белокровие. Мне осталось месяц, два. От силы три. Потом ты переедешь в мой дом и будешь жить с Алешкой. И не подпускай к нему его мать. Она, наверное, захочет взять его, чтобы получать пенсию. У Алешки будет большая пенсия, потому что меня избрали в академики.
– Я читаю газеты...
Сизов хмыкнул и сказал:
– Тем более.
И вдруг Николас начал смеяться.
– Перестань, - поморщился Сизов, - хватит тебе.
Николас по-прежнему смеялся.
– Перестань!
– громко, по слогам выкрикнул Сизов, и шея у него побагровела.
Николас перестал смеяться, высморкался, спрятал платок в карман и закричал еще громче, чем сам Сизов:
– Это ты перестань!
Сизов от неожиданности вздрогнул.
– Умирают только трусы, - повторил Николас, - а особенно в сорок пять лет.
– Он отошел от окна, сел рядом с Сизовым и спросил: - Ты что чувствуешь?
– Слабость, - быстро ответил Сизов, - все время страшная слабость.
– И ничего больше?
– И этого хватает.
Николас пожал плечами и брезгливо скривил рот.
– Ты не понимаешь, что это такое, - тихо сказал Сизов.
– Да, - ответил Николас, - я этого не понимаю. Я понимаю только то, что ты слишком быстро разделся.
– Я устал, ясно тебе? Устал.
– Нет, не ясно. Тебе надо сходить на оленник. Тебя люди ждут.
– Не могу. Сейчас, во всяком случае, не могу.
Николас снова отошел к окну и сказал:
– Как знаешь...
8
Алешка ворвался в комнату неожиданно и стремительно. Секунду он неподвижно стоял на пороге, а потом бросился к отцу и повис у него на шее.
– Папка!
– кричал он, захлебываясь от восторга.
– Папка, дорогой! Как я рад, как я рад!
Сизов гладил Алешкины вихры и хмурился. Алешка украдкой взглянул на отца и, спрятав голову у него на груди, попросил:
– Папочка, ты не сердись, пожалуйста. Тебе Николас все сказал, да?
– Что сказал?
– Ну, про тройку? По русскому?
– Да, - протянул Сизов, - значит, все же тройка? Тяжелое дело...
– Он снова погладил Алешку по вихрам и повторил: - Очень это неприятное дело. Это кто ж тебе удружил?
– Машка, - выпалил Алешка, - Марья Ивановна. Она мне проходу не дает, все пилит:
"Сделал уроки? Сделал уроки?"
Сизов быстро взглянул на Николаса и увидел, как тот улыбался краешком рта.
Отстранив от себя сына, Сизов посмотрел ему в глаза и сказал:
– Ладно, бог с ней, с Машкой. А вот тройку исправь.
– Конечно, исправлю, папка!
– Ну и ладно... А подарки я тебе все же привез.
Алешка внимательно посмотрел в отцовские глаза, окруженные мелкими сетчатыми морщинками, и ответил:
– Спасибо!
Сизов тоже долго смотрел в глаза сыну, а потом отстранил его и начал снимать пижаму.
– Ты куда?
– спросил Алешка.
– На оленник, - ответил за Сизова Николас, - он идет на оленник.
Одевшись, Сизов сказал сыну:
– А ну, Лешка, стань к косяку.
Мальчик стал к косяку и откинул голову, чтобы отец мог лучше видеть отметины.
Два раза в год он вырезал маленькие отметины на сосновом некрашеном косяке и возле каждой такой зарубки красной тушью писал дату.
Сизов посмотрел на Алешку, ставшего к косяку, и сказал изумленно:
– Ну и тянешься же ты! Алешка ответил кашлянув:
– Растем, папочка...
– А как Быстрый?
– спросил Сизов.
– Его Белов в оленник отвел, - махнув рукой, ответил Алешка.
– Ну пошли, - сказал Сизов, - пошли на оленник, Николас.
Алешка попросил:
– Пап, можно я с тобой?
– Конечно, можно.
– Кирилл, - сказал Николас, - лучше пойдем одни. И они пошли одни.
9
У всех оленеводов красивые и выразительные руки. И жесты у них какие-то особые:
сдержанные, быстрые и грациозные.
Сизова всегда поражало: приедет откуда-нибудь с материка человек, пойдет работать в звено оленеводов и через год, самое большее - через два весь преобразится. Кожа лица у него сделается бронзовой, голос - звонким, а руки - красивыми и выразительными.