– Скажи ему, этому человеку, живущему в тебе, что я пойду сейчас к Корауге.

Ваамчо накинул кухлянку, свернул бумажку, опустил ее за пазуху и вышел.

Сияющим, довольным взглядом проводила его Алек.

Склонив голову, Ваамчо молча влез в полог шамана, как провинившийся подросток. Корауге сидел один, скоблил голову когтистыми пальцами и ловил насекомых.

Не дождавшись обычного приветствия, Ваамчо поднял глаза на шамана и сказал:

– Корауге, теперь и я знаю, почему погиб мой отец. Вот она, бумажка-присидатель.

– Дай-ка ее сюда! Ее надо разглядеть как следует!
– недовольно прохрипел Корауге.

Шаман сощурил глаза, трясущимися руками разгладил бумажку на своей голой коленке и пристально стал рассматривать ее на свет жирника.

– Ишь какая! Из рук вырывается!
– глухо сказал он.

Корауге вцепился ногтями в бумажку и долго смотрел на нее, затаив дыхание.

Ваамчо не сводил с него глаз.

– Придвинься ко мне!
– поманил его Корауге.
– Смотри сам... На ней виднеются горы!.. Видишь? А вот с краю выглядывает медвежья голова...

Ваамчо взглянул, и чувство великого страха овладело им. Внизу, там, где стояла печать, действительно будто выглядывала медвежья голова, виднелись и очертания гор.

– Перестань быть присидателем! А бумажку надо сжечь на костре, на таньгинском костре. Наскобли стружек из таньгинских дощечек, полей их таньгинским светильным жиром и... спали ее! Берегись, чтобы ее зловонный дым не пошел на яранги. Пусть соберутся все люди стойбища. Пусть смотрят, как она будет корчиться и шипеть, беспомощная и бессильная против духов. Не сделаешь так, придет Он и задерет Алек, когда Алек будет собирать съедобные корешки растений. На, забери ее!

И шаман Корауге с отвращением отбросил бумажку.

Ваамчо поймал ее и вылез из полога. В сенках он встретился с Тыгреной. Он неловко улыбнулся ей и тут же испугался ее взгляда. Тыгрена поддерживала руками свой большой живот и смотрела на Ваамчо немигающими глазами. Она махнула рукой в сторону двери и тихо сказала:

– Ступай! Какой ты, Ваамчо, глупый тюлень!

Ваамчо прибежал домой и торопливо рассказал жене о разговоре с Корауге.

Алек выслушала его, трепеща от страха.

– Скорей сожги ее, Ваамчо! Скорей! Я боюсь!

– Алек, а может, обманывает Корауге? Он недобрый шаман. Он злой и коварный.

– Нет, Ваамчо, не обманывает. Зачем ты говоришь такие слова? Вот тебе дощечки от ящика. Скорее наскобли стружек, а я пойду сказать людям, чтобы собирались к костру.

Вскоре люди пошли на окраину стойбища. На снежном холмике, где когда-то Ваамчо зарезал свою любимую собаку Чегыт, он разложил стружки. Люди полукругом обступили костер и с затаенным дыханием следили за шаманом. Корауге вынул из-за пазухи бутылку с керосином, побрызгал на стружки и сказал:

– Поднеси спичку!

Ваамчо поджег костер, который вспыхнул так быстро, что ему пришлось отскочить.

– Скорей бросай, - торопил шаман.

Ваамчо бросил бумажку в огонь. Она в один миг сгорела, не оставив следа.

Костер быстро потух.

– Насыпь сюда снегу, чтобы ветер сровнял и уничтожил следы этого опоганенного места:

Ваамчо шел домой и думал: "Тот же запах, что и на приманках, которые лежали у Трех Холмов. Этот запах таньгинского светильного жира нельзя забыть... Но что такое? Все женщины пришли к костру, и только одной Тыгрены не было. Что бы это могло значить? Почему сердито смотрела Тыгрена, встретившись в сенках? Трудно догадаться, о чем думает Тыгрена".

В тот момент, когда люди шли к костру, Тыгрена почувствовала приближение родов и быстро залезла в свой особый полог.

Женщина должна рожать одна, и никто не должен присутствовать при этом. Даже заглянуть к роженице никому не разрешалось. Нельзя было зажечь и светильник. Ведь коварство злых духов неизмеримо. Нужно скрыть то место, где будет рождаться человек. Но духи, они пронырливы. Вон уже поднялся сильный ветер. Сухие моржовые шкуры на крыше яранги зазвенели.

В темном пологе Тыгрена расположилась на заранее приготовленных оленьих шкурах. Страшные боли разрывали ее, но она знала, что теперь ей нельзя ни кричать, ни стонать. Злые духи не должны знать, что здесь рождается человек. Разве она не хочет стать матерью? Она старалась заглушить невыносимые боли думами о том, что вот сейчас появится новый человек, который вырастет и будет или настоящим охотником, или настоящей женщиной.

Чувство беспредельной радости заглушалось ощущением мучительной боли. Сквозь слезы она то улыбалась, то чутко, настороженно и боязливо прислушивалась к ветру. Иногда она переставала дышать из опасения обнаружить себя. Ветер гудит, и злой дух, наверное, находится где-то поблизости.

С волнением и тревогой в душе она ждала: не закричит ли новый человек? Тыгрена знала от других женщин, что роды бывают трудные, и тогда помогают роженице, выдавливая ребенка доской. Но в таких случаях злой дух быстро узнает место, где рождается человек, и ребенок погибает.