– Что же ты так волнуешься, мама?.. Он - так он, что тут такого?

– Отчего же ты... не позвала его сюда?
– с усилием спросила мать.

– Сюда-а?.. Я с ним не говорила даже!.. То есть я сказала ему несколько слов...

– А он?

– И он мне тоже... Только, разумеется, он меня не узнал, и я ему не сказала, что... что я его знаю...

– О чем же вы говорили?

– Ну вот... о чем!.. Мы просто стояли в очереди рядом... А там был еще один пьяный... Вот мы и поговорили на эту тему... А потом он пошел в одну сторону, я - в другую...

– Отчего же ты не спросила, в каком он доме отдыха?.. Или он только проездом здесь?

– Ах, мама!.. Ну почем я знала, что все это надо спрашивать?.. Я даже не знала, что это Даутов! Я потом только догадалась...

– Хорошо, но что же он все-таки тут делает?
– смотрела на Таню мать, едва справившись со своим тиком.

– Сливки снимает, как и тогда снимал!
– уже обиженно ответила Таня.

Потом ей нужно было объяснить, какие "сливки", и подробно описать, как он одет, каков он стал по наружности, какой у него голос теперь (прежде, она это отлично помнила, был низкий и глуховатый).

– Ведь можно узнать в милиции, в адресном столе, где он остановился! радостно догадалась, что нужно сделать, мать.

– Конечно, можно, - живо согласилась Таня.
– Сходить сейчас?

– Нет, я сама... я сама схожу, - заторопилась мать и начала тут же переодеваться.

Таня знала, что июльская жара всегда очень плохо действовала на мать. Она сказала:

– Вот увидишь, мама, что я пойду и сейчас же обратно... А тебе будет вредно...

– Подай мне розовую кофточку!
– приказала мать.

Она была теперь очень оживлена. Она не хотела уступить дочери этой радости: точно узнать, где именно, сегодня же, может быть через какой-нибудь час, найти Даутова. И разве не может случиться, что он сам встретится ей на улице и ей даже не нужно будет заходить в адресный стол...

Таня поняла это. Она помогла матери одеться, скромно улыбаясь. А когда мать пошла по-прежнему летучей походкой, Таня из окна посмотрела ей вслед с улыбкой, выражающей многое: и удивление, что мать так ожила вдруг, и радость видеть мать такой оживленной, и, пожалуй, снисходительность к матери, так как причина ее оживления была ей совсем непонятна.

Она вытащила из стола запрятанную в книге старую фотографическую карточку Даутова и сказала вслух:

– Он! Конечно, он!..
– и погрозила этому, на карточке, Даутову пальцем: - Вот погоди, мама тебе покажет, как глаза пялят!.. И хотя бы был красивый какой-нибудь, а то ведь некрасивый, нет, нет, нет!..

Странно было для нее самой, что, чем больше она глядела на этого Даутова на карточке и вспоминала сегодняшнего, тем больше как-то терялось между ними сходство, и ей уже начинало казаться, что сегодняшний был совсем не Даутов; тогда она сконфуженно клала карточку в книгу и начинала глядеть виновато в окно, ожидая мать. Но потом опять открывала книгу и при первом же взгляде на карточку решала: "Он!.." Так делала она, проверяя себя, несколько раз.

Не раньше как через час вернулась Серафима Петровна. Она была разбитая, усталая, увядшая, тоскливая, прежняя. Она сказала глухо:

– Не нашли его в адресном столе... Должно быть, он был тут проездом, а ты...

– Что я, мама?.. Что я должна была сделать, наконец?
– обиделась Таня.

– Ты должна была ему сказать, что я су-ществую!.. Что я здесь! Вот что ты должна была сделать... А ты обо мне не вспомнила!..

Не переодеваясь, она легла в постель и повернулась лицом к стене.

– Может быть, это и не он, - захотела успокоить ее Таня.
– Что же я с ним долго говорила, что ли? Только два слова ему сказала и пошла... И только потом уж я вспомнила...

– Если б ты знала, что он для меня значил... и сейчас значит!
– так же глухо, но очень выразительно сказала мать.
– Конечно, сидя здесь на месте, найти его я не могла, но все-таки я спрашивала о нем у многих приезжих... Он где-нибудь занимает теперь видный пост, его должны знать...

– Однако не знают?..
– Таня представила синеголового, снимавшего сливки, и всплеснула руками усмехнувшись.
– Он, мама? Такой - и видный пост!

– Почему это "такой"!.. Какой это "такой"?
– повернула мать изумленное лицо.

– Я думаю, мама, что он совсем не поумнел за эти двенадцать лет, врастяжку проговорила Таня.
– Нет, он не из умных!

Это она вспомнила, как он обтирался после ее слов о татуировке платком: ей показалось, что умный не стал бы этого делать. Но мать рассердил такой отзыв о Даутове; она поднялась на локте.

– Я тебя прошу...
– начала было она торжественно, но вдруг перебила себя запальчиво-визгливо: - Как ты смеешь говорить такие вещи?.. А?.. Как ты смеешь?