Так все это было просто, и законченно, и ясно с виду в первый месяц работы, но совсем не просто - напротив, сложно и запутанно - оказалось потом.

Леня числился уже в это время аспирантом, хотя был еще только студентом третьего курса и работал в лаборатории старого профессора Лапина, занимавшего кафедру металлургии и горючих веществ.

И однажды этот бородатый, очень важный с виду старик, еще не седой, но уже значительно отяжелевший, о котором говорили, что он родился председателем, так как был он бессменным председателем нескольких советов, союзов, объединений и обществ специалистов, распекал одного из своих лаборантов, Карабашева, за секундомер:

– Се-кун-до-мер, это... это очень ценный прибор, да... Это... это очень дорогой прибор, да... Этот прибор, он... о-он не ме-не-е как семьсот рублей стоит, да... семьсот, не менее, а вы-ы, вы его взяли и-и...

– И я его принесу, Геннадий Михайлович, - пытался остановить этот поток бесконечных словоизвивов Карабашев, но Лапин тем и отличался, что любил говорить, и именно словоизвивы эти в разных интонациях, начиная с глухого баритона и до высочайшего, притом совершенно неожиданного фальцета, и были страстью Лапина, который при этом то величаво закидывал назад львиную голову, то нырял ею вперед, необыкновенно быстро и очень разнообразно работая при этом большими руками. И Лапин кричал на Карабашева:

– И извольте не перебивать меня, когда я-я вам говорю!.. Извольте слушать... Секундомер - это... это... это вещь... Это - вещь, принадлежащая ла-бо-ра-то-рии, да. А вы-ы... вы эту ценную весьма вещь взяли и привели в негодность, да.

– Геннадий Михайлович, ее завтра же починят у Когана в мастерской, все-таки считал нужным вставить Карабашев.

– У какого это такого Когана в мастерской?.. Вот, пожалуйте, у Когана уж теперь наш секундомер очутился, у Когана какого-то, да...

– Я ему говорил, чтобы как следует починил, что это - ваш секундомер... Он вас знает, этот Коган, - хитро тушил, как пылающий на рампе кокс, гнев своего профессора Карабашев, и Лапин застывал с запрокинутой головою и картинно поднятой правой рукой, и в его низком баритоне была великая самовлюбленность, когда он отзывался на это живо:

– Ко-ган знает, а? Ка-ак удивительно это, а?.. Какой-то Ко-ган, и вдруг... вдруг он знает про-фессора Лапина... Да меня весь СССР знает, да, да, да-а... Да мне нигде по всему СССР пройти нельзя, чтобы меня не знали, да-а... Вот в двадцать пятом году, например, когда я был...

И ассистент его Голубинский и все лаборанты знали, что теперь начнется длиннейшая и совсем не идущая к делу история о том, что случилось с Геннадием Михайловичем в Горловке или Кривом Роге, на Урале или в Сибири. В это время вошел заведующий лабораторией коксохимзавода Сенько.

– Э-э... а что такое вам, да?.. Что вы скажете, а?
– из-под высоко и сразу вспорхнувших бровей недоуменно воззрился на него Лапин, очень не любивший, когда его перебивали.

Человек не слабый по сложению, с черными от угольной пыли ноздрями, Сенько имел очень усталый вид.

– Авария за аварией. Что делать с печами, не знаем. Забуряются и забуряются. Не выдают кокса. Семь печей забурились и стоят.

Все это Сенько сказал сразу, как-то совсем без знаков препинания в голосе, и так как сказал он все, с чем пришел, то глядел на Лапина, как подсудимый на судью, который строг, правда, но должен же быть справедлив все-таки и вот сейчас все рассудит как следует и даст указания.

Лапин же, обернувшись к Голубинскому и ко всем своим лаборантам, сделал этакий широкий, круглый в сторону пришедшего жест изумления:

– Вы-ы только что... только что, да... получили в экс-плу-а-тацию новенький совсем завод, да, за-во-од. И вот... какой-нибудь месяц прошел всего, месяц, да, а уж вы его ис-пор-тили. Вы-ы привели его в негод-ность, да. Что вы сделали, а?.. Что-о вы все там такое сделали, а?

– Сказать бы, что виновата шихта, но ведь мы же составляем ее по Мукку, как следует, чтобы все пять компонентов в среднем давали двадцать процентов летучих веществ, - так же без знаков препинания пробормотал в ответ Сенько.

– По Мукку или не по Мукку, это... это ведь вас касается, ва-ас, да, а не меня, нет. Почему же, спрашивается, почему вы пришли ко мне, а? Вы должны все это сами, да, сами. Кто портил дело на заводе? Вы портили дело, а не мы, нет... У нас своя ра-бо-та, ин-сти-тут-ская, да. Нау-чная, да. А у вас заводская, практическая работа, да-а... Вот, например, в двадцать четвертом году, в городе Сталино, да, со мной был такой случай...

Сенько скромно перебил все-таки профессора, выбрав для этого подходящую, по его мнению, паузу:

– Так как же все-таки, Геннадий Михайлович? Поможете вы нам?

Тут Лапин усиленно замигал, что было у него признаком немалого волнения:

– А о-он, он опять свое, опять свое, да... Зачем же, в таком случае, а? Зачем я говорил вам столько времени, а? Зачем я тратил на вас свое время, а?.. Новый завод привели вы в негодность, да, в не-год-ность, да, и теперь... вы хотите свалить свою вину - на кого же, а? На на-а-ас. Да... Та-ак. Я вас понял, понял, - не оправдывайтесь, пожалуйста, товарищ Сенько, - по-онял, да.