Близко от берега два камня в воде; они почему-то с белыми верхушками.

– Почему, папа, они белые?

– Белые?.. Гм... Это, видишь ли, скорее всего от соли... В морской воде ведь соль... Раздевайся!

Но подальше от этих камней, вправо, там не камни уж, а целые скалы на берегу, и они пурпурно-лиловые с черными трещинами.

– А те вот не белые, смотри!
– показывает на них Садко.
– Значит, там, в морской воде, нет уже соли?

– Там?

Андрей Османыч очень внимательно рассматривает эти скалы, думает, вздыхает, чешет грудь и отвечает кротко:

– Там фотограф... Видишь вон фотографа?.. Аппарат черным накрыт, видишь?

– Зачем он?
– скучно спрашивает Садко.

– Фотограф?.. Он всегда затем, чтобы снимать... И тут и везде...

– Что снимать? Мо-ре?

– Море ему за это не заплатит... Людей, конечно... Вот и мы с тобой можем сняться...

– Глупости какие!.. Я совсем не хочу...

И сердито отводит Садко глаза от этих скал на море влево.

– А вон, посмотри, комсомольцы подошли сниматься, - кивает отец.

Садко чуть скашивает глаза и видит - двое в купальных костюмах, - юноша в полосатых трусах, девушка в темном, должно быть, синем, но потемневшем купальнике. Они лихо вскарабкались на скалу, и юноша стоит себе прямо и грудь вперед, - физкультурник, - а девушка закатывает свой купальный костюм, чтобы как можно больше показать сильные ноги, тоже, должно быть, физкультурница... И так хохочет при этом, что слышно на целый пляж, так что даже и Андрей Османыч фыркнул:

– Ничего, недурной голосок у девчонки!
– и тут же размашисто снял рубаху.

Фотограф, повозившись около своего треножника, должно быть, щелкнул уже и сделал им двоим на пурпуровой скале разрешающий жест, потому что физкультурник вдруг поднял физкультурницу и бросил ее в море (так что тихо ахнул Садко), а следом за нею бросился сам, и вот уж, плывя один за другим вразмашку, обогнули они скалу и, выбравшись на берег, стали бросать друг в друга пригоршни гальки.

– Что ж, недурной номер, - сказал, глядя на них, отец.

– Давай и мы будем купаться, - не глядя на него, отозвался Садко и положил на песок тюбетейку и балалайку.

И вот он по колени в воде...

У него странное теперь лицо, очень побледневшее почему-то, а зрачки глаз стали заметно больше.

Он смотрит в воду, где ноги его как будто сломаны волной, а под ногами разноцветная галька. Воды он не чувствует совсем, воду здесь у берега щедро нагрело лечебное солнце, и пахнет от нее вишневкой.

– Ну, давай буду учить тебя плавать, - говорит отец.
– Ложись-ка мне на руки!

И руки, и грудь, и спина отца густо покрыты темными волосами, чего раньше не замечал Садко. Это его поражает, и он вскрикивает брезгливо:

– Ты - обезьяна, папа!

– Ты тоже, - отзывается отец.
– Ну-ка, ложись и болтай ногами!

Садко хочет плыть так же, как плыли те двое около скалы. Он ложится, болтает ногами и отфыркивает воду, которая сама почему-то так и льется и стремится попасть ему в рот.

– Не глотай!

– Я не... глотаю... А это что?

– Это?.. Так, черт знает что... Жир какой-то рыбий...

И Андрей Османыч одной рукой держит сына, а другой загребает и отбрасывает наплывшую медузу, добавляя при этом:

– Видишь, гадость какая тут плавает... Вот почему тебе и говорят: болтай ногами, а воды не глотай!

Но медуза наплывает снова, а за нею еще две побольше и поплотнее.

– Вы смотрите, они могут мальчика укусить!
– матерински вмешивается в разговор отца с сыном неимоверно толстая женщина, чуть приподняв черноволосую голову и поведя выпуклым глазом (другой был прищурен).

– Вот видишь, Садык, оказалось, кусаются... Поэтому, значит, они живые... Давай их отгоним дальше!

И отец вместе с сыном начали плескать в медуз водою.

Однако Садко не испугался их; он даже фыркнул насмешливо:

– Уку-си-ить!.. Где же у них зубы?

Спереди было море, сзади лежали на простынях люди, и море казалось Садко гораздо роднее, и он начал наконец смеяться нервически:

– Уку-сить!.. Хи-хи-хи... Уку-си-ить!..

И делал руками такие же бравые движения и так же выпячивал грудь, как тот физкультурник на яркой скале.

Найдя, что купаться достаточно, Андрей Османыч лег на простыню так же, как лежали другие, ничком, подставив спину под сепийную кисть солнца, и сказал сыну: