Какое-то превосходство свое над мужем почувствовала теперь Наталья Львовна и, хотя старалась проходить через столовую как можно тише, чтобы не разбудить Федора раньше времени, все-таки стала крепче.

А Федор спал долго: было уже двенадцать часов, когда он, наконец, заворочался на диване, загремел отодвинутым стулом и поднялся. Можно было понять, что ему мало приходилось спать в дороге, и она поняла это, когда, одетый, уже стоял он перед нею, виновато, по-довоенному улыбаясь ей, в то время как ее губы, как одеревенелые, не могли сложиться в улыбку. С минуту держалась на его лице, ставшем после долгого сна еще более одутловатым, эта виноватая улыбка и потухла. Он отвернулся к окну, и Наталья Львовна услыхала глухим голосом сказанное им:

– Пока что ни одна душа не должна знать, что я здесь, потому, понимаешь, с моей стороны так надо, а по закону выходит незаконно. Между прочим, власти царской, которой я должен был присягать, что буду служить верой, правдой, больше уже не существует, а другой власти, какая теперь, я не присягал, даже и не знаю толком, что это за власть такая, да и никто на целом фронте того не знает! По тому самому и бегут... А тут, может быть, знают и, чтоб пред новой властью отличиться, станут нас ловить, чтобы обратно на фронт доставлять, - вот! Одним словом, погодить надо с объявлением, - поняла или нет?

Тут Федор повернулся к ней и поглядел на нее в упор.

– Отчего же не понять? Поняла, конечно, - ответила она и отвернулась. И даже отошла поспешно, - пошла на кухню, давая этим понять и ему, что больше говорить о его положении ничего не надо.

И глаза ее в это время были отчужденно холодные и даже для нее самой непривычно серьезные.

Когда снова прошла из кухни через столовую Наталья Львовна, она увидела, что Федор стоял около окна и через занавеску глядел на улицу. Это прежде всего бросилось ей в глаза, что он не откидывал занавески, с вышитыми на ней журавлями, а глядел сквозь нее, чтобы его самого не разглядел кто-нибудь, проходя мимо дома.

И тут же самой себе призналась она, что не было у нее жалости к мужу, которому приходится скрываться: чужого не жалко.

А он обернулся к ней и по-прежнему деревянно и без малейшего оживления в плотном одубелом лице проговорил:

– Смотрю на всякий случай; нет ли еще кого из таких, какой тоже с фронта прибег и свободно себе ходит.
– И добавил: - Приставу, конечно, если дать сотняги три, то он будет молчать, только вопрос в том, как эти три сотняги из банка взять... Конечно, и для домашности нам деньги тоже понадобятся, а как я сам за ними в банк заявлюсь, тут меня и на цугундер: каким манером в Крыму ты оказался, когда на фронте обязан быть? Это теперь нам вдвоем очень тонко обдумать надо, чтобы с деньгами быть, а не то чтобы с пустыми карманами. Хотя бумажки эти теперь уж мало что стоят, однако же и без них тоже никак нельзя.

Наталья Львовна ни одним словом не отозвалась на это и прошла в свою комнату.

С полчаса пробыла у себя она, все ожидая, что он отворит дверь и войдет, но он так и не отошел от окна.

А когда снова понадобилось ей пойти на кухню, он бросил ей вслед:

– Дал я этой дуре твоей Пелагее бумажку, чтобы молчала, ну да ведь бабий язык, он известный! Чтобы баба утерпела не сказать, хотя бы ее никто и не спрашивал, этого не жди... Ты бы ей со своей стороны тоже внушение сделала.

Наталья Львовна сочла нужным слегка кивнуть головой, но не обмолвилась ни словом. А Пелагея сказала ей шепотом:

– Вот страху на меня нагнал Федор Петрович-то ваш, ну и нагнал!.. Страху, говорю... "Ты, - говорит, - чтоб никому и ни-ни-ни! А то, говорит, пришибу, как все одно суку!"

– Это насчет чего он?
– полюбопытствовала Наталья Львовна тоже почему-то шепотом.

– Да вот насчет того, что в свой собственный дом приехал! Диви бы в чужой, а то в свой... Не убил ли кого, а его полиция ищет? Аж боязно мне стало, - как хотите...

– Ну вот еще глупости выдумала, - "убил"!
– успокоила ее Наталья Львовна, а сама подумала: "Может быть и в самом деле убил кого?" И тут же придумала, что сказать: - Долги у него здесь, а денег на руках пока нету, нужно в банке взять, - только и всего.

И даже добавила:

– Хорошо, что ли, если сюда к нам приходить будут, требовать?.. А деньги в банке возьмет, сам будет искать, кому должен, чтобы расплатиться.

– Так, так, - деньги, это, конечно, - протянула Пелагея, но тощей шеей повела недоверчиво.

Войдя в столовую, где так же у окна за занавесками с журавлями стоял Федор, Наталья Львовна сама обратилась к нему, не подходя, впрочем, вплотную:

– Тебе неудобно самому идти в банк, - так что же тут такого? Напиши чек на мое имя, я пойду и получу.

– "Пой-ду"!
– передразнил ее Федор.
– В Симферополь пешком пойдешь?

– В симферопольском банке деньги?

– А то в нашем "Взаимкредите"? Да он теперь, должно быть, уж лопнул...

– Об этом не слыхала, чтобы лопнул... А в Симферополь могу хоть сейчас поехать.

– Сей-ча-ас? Как это так сей-час?
– удивленно вытянул Федор.
– Не завтракав, не обедав?

– Позавтракать и в дороге можно... А если сейчас не поехать, то до сумерек и не доберешься.