– Это у меня не от болезни, - что вы вздумали! Это от счастья, что я уехала!

– То есть, как "уехала"?
– не понял он.

– То есть, совсем: и от мужа и из его дома!

– И куда же? К кому же?
– вдруг так и засиял Жемарин, и слезы переполнили его глаза и покатились по щекам. И снова они показались Наталье Львовне слезами радости, и ответила она вполне безжалостно:

– Не к вам, конечно, так как не думала вас даже и встретить тут на дороге. А к тому, - да, действительно, к тому, кого, может быть, и не встречу совсем!

– Вы сказали "от мужа", - значит, действительно ваш муж приехал, и это он меня... толкнул за дверь, - он?
– очень возбужденно, хотя и не повышая голоса, заговорил Жемарин, и брови его заерзали по лбу.

– Конечно, муж... А вы как подумали?
– И Наталье Львовне тоже пришлось поднять брови и округлить глаза, когда Жемарин ответил:

– Я думал, представьте себе, мне от неожиданности показалось, что в ваш дом проникли грабители...

– Та-ак, - протянула Наталья Львовна.
– И какой же у вас тогда план действий?

– Я хотел тут же бежать в полицию, заявить об этом.

– Вот был бы театральный трюк!.. Однако вы одумались?

– Одумался, совершенно верно... Ведь вы мне говорили, что ваш муж на фронте, - вот я и догадался потом, что это именно он приехал, когда вы сидели на скамейке на набережной. Я только не мог понять одного, - и сейчас не понимаю, признаться, - как он мог меня увидеть...

– По его словам, разглядел вас в дверную щелку, куда почтальон письма и газеты просовывал, - объяснила Наталья Львовна.

– А-а... Вот в чем тут был секрет!.. А что догадка моя была правильна, я уж на другой день услышал: говорил кто-то, какая-то женщина.

– Эта женщина была, конечно, Пелагея, - кто же еще. Ну, хорошо, об этом довольно. Это мне больше совсем не нужно.

И, смотря прямо в слезящиеся глаза Жемарина, сквозь них и даже сквозь лесистую гору перед собою, Наталья Львовна добавила:

– А если я не встречу, кого хочу встретить, то... то, может быть, меня примут в труппу. Могут ведь принять, хотя бы сначала и на выходные роли, как вы думаете?

И, не дожидаясь, что ответит Жемарин, ответила себе сама:

– Конечно, примут!
– и головой прикачнула уверенно.

– На сцену? А-а!.. Тогда вам лучше всего в Москву!
– очень оживился Жемарин и даже взялся за рукав ее шубки, как бы с намерением помочь ей доехать до Москвы, но она коротко отозвалась на это:

– Нет там у меня знакомых...

Она почувствовала себя даже как бы оскорбленной им, этим любителем старинных построек: он не поверил в то, что ей суждена удача! И она отвернулась от него и пошла к своему фаэтону, где Силантий встретил ее бодро:

– Коней напувал... по две цибарки выпили, - вот какая у нас дорога, сейчас поедем, сидайте.

– А у них там что такое случилось?
– кивнула Наталья Львовна в сторону другого фаэтона.

Силантий махнул широко рукой.

– Раз плоха справа, куда же ты едешь и людей берешь!.. Шина лопнула в двух местах, проволокой ее чинит, а ехать еще верстов сорок... На полчаса раньше всех поехал, а приедет на час або на два позже, - вот что у него случилось. Сидайте, эй!
– крикнул он в сторону Черекчи и Гелиади.

Когда Наталья Львовна прощалась с Жемариным, он поцеловал ее руку, и на эту руку упала его слеза.

6

Поднимались на перевал шагом. На этом участке шоссе Наталье Львовне отчетливо были видны щедро освещенные то синеватые, то почему-то оранжевые скалы на ближайшей половине ровной, как стол, вершины Чатырдага. Кое-где между скалами ярко белели полосы снега. Это было величественно и казалось очень близко. Наталья Львовна так и сказала об этом Силантию:

– А Чатырдаг-то, красавец какой! И совсем он близехонько!

Но на это Силантий отозвался, крутнув головой:

– Глазком-то видно, да ножкам обидно... С перевала туда люди ходили, какие приезжие, - пойдут, так на цельный день... Теперь уж не ходят тут, на фронте ходят.

Зато очень оживился Силантий, когда встретились три огромных дилижанса с сеном. Он даже остановил свою пару, сам слез с козел.

Сено чудесно пахло, и Наталья Львовна поняла Силантия, когда он подошел к первому возу, выхватил клок сена и стал его нюхать и разбирать руками. Но он минут пять стоял и говорил с хозяином сена, а когда сел снова, сообщительно обратился к ней: