– Хорошо, я не забуду, - сказал Ливенцев, - а записать мне даже и не на чем.

– Да вот, все, господа, вот тут налицо... вот, и какого же нам черта думать, в самом деле!
– воодушевился вдруг Полетика.
– Вот, подполковник Пернатый - он будет за старшего члена комиссии, а вы, прапорщик, за младшего. А за среднего... вот поручик у нас есть, юрист. Он все это дело проведет сообразно... как это называется...

– "Своду военных постановлений"?
– подсказал Кароли.

– Одним словом, в законном порядке... А вот что-то я хотел... Тефтели, тефтели... Нет, не тефтели... Что это такое, черт их, какие-то тефтели?

– Кушанье какое-то, - буркнул Эльш.

– Как кушанье? Вы что это такое, - кушанье?.. Башня есть такая, а на ней телеграф... ну, этот, беспроводный.

– Эйфеля башня?
– пытался догадаться Ливенцев.

– Эйфеля, Эйфеля, - ну, разумеется! И вот... Мне говорили сегодня в штабе бригады, будто шестьдесят три тысячи немцев взяли в плен... Оттуда сообщение, от Эфтеля... Из Парижа.

– Кто же именно взял, если это не роковая тайна?
– спросил Ливенцев.

– Кто-кто! Конечно, не австрийцы же, а мы!

– Французы, что ли? Где же именно?

– Ну, черт их знает, где именно!.. Нам через две недели будто бы выступать, а я тут буду о французах думать!

– Как выступать? Куда выступать?
– спросили Мазанка, Кароли, Урфалов.

– В этот, как его... Он исторический... Вот прапорщик его, наверно, знает... Кто-то кого-то побил там, из истории он должен это помнить, кивнул бородой на Ливенцева Полетика.

– Мало ли при каких городах людей били! Всех не запомнишь, - философски заметил Ливенцев.

– Турецкий... в Малой Азии. Морем к нему нас повезут, в виде десанта...

– Синоп, что ли?

– Ну, разумеется, Синоп! Вот именно! Синоп!.. Будто бы через две недели погружать нас будут на пароход...

– Вот тебе раз! Как же так это? Вдруг ни с того ни с сего в Синоп! Накажи меня бог, если это не утка!
– поглядел вопросительно и с надеждой на Ливенцева Кароли, как будто от этого математика в форме прапорщика ожидал разоблачения этого явного вздора.

Но не успел еще что-нибудь утешительное по этому поводу сказать Ливенцев, как Полетика закричал:

– Утка, вы сказали? Вот именно об этом мерзавце, пьянице я хотел, об Утке-поваре! Как же вы, черт возьми, Константин Павлович...

– Павел Константиныч, - поправил Мазанка.

– Ну, все равно... Как же вы мне подсунули такого повара? "Вот Утка, Утка! Вот повар, повар!.." Прожужжали мне уши этим Уткой, а он оказался запойный пьяница, этот мерзавец-подлец!.. Из-за него сегодня у меня и обеда даже не было! Я уж не помню, где я обедал сегодня... или даже я совсем не обедал! Вот я вам выговор в приказе объявлю за этого Утку! Тогда вы будете знать!

– Что же он такое пьет, и где он достает?
– очень удивился Мазанка.
– В роте он был, не замечалось за ним...

– Черт его знает, что он такое пьет! Денатурат, что ли... или там какую-то политуру... А может, он женин одеколон выпил?.. Жена, когда уезжала, оставила два флакона... И правда, ведь от негодяя одеколоном и пахло!..

Генкель щелкнул крышкой часов и просопел мрачно:

– Одиннадцатый час в начале, господин полковник! Может быть, тактические занятия отложить?

– Нет, отчего же отложить?
– встрепенулся Полетика.
– Ничего не отложить, а сейчас же начнем... Значит, он весь одеколон выпил, этот Утка проклятый! А где у нас карта-верстовка?

– Адъютант должен знать это. А поскольку нет адъютанта... Надобно поискать, - поднялся было Урфалов и посмотрел на шкаф, массивный, трехстворчатый, оставшийся в наследство от кадрового полка.

– Может быть, просто "Полевой устав" подчитать для начала занятия? широко зевнул Генкель, из кучи уставов, лежавших на столе, выискивая "Наставление к ведению боя пехотой".

– Пожалуй, что же!.. Пожалуй, и "Полевой устав", что ли...
– зараженный генкелевой зевотою, пробормотал Полетика.
– Хотя, конечно, господа офицеры обязаны все уставы назубок знать... и "Полевой" тоже...

А Генкель между тем протягивал уже книжечку в черном клеенчатом переплетце Пернатому, благосклонно осклабляясь:

– Вот вы хорошо как-то можете читать. Начните! У вас выходит очень отчетливо всегда.

Пернатый, видимо, был польщен. Он взял устав, как артист специально для него написанную роль. Он приосанился, придвинул стул ближе к столу, прокашлялся, обвел всех кругом торжественным взглядом и начал: