Он бросил взгляд на восемь высоких башен и улыбнулся. Пьер сказал, что вы символы, что люди будут помнить вас, громаду камней и хранилище разбитых сердец! Во мне есть гордость, которую будут вспоминать – это то, чем вы наградили меня, – так что даже в поражении я буду выглядеть в глазах людей победителем.

С этими мыслями он поднял саблю и побежал к подъемному мосту. Позади него сформировалась толпа и побежала за ним с криками:

– Вот так, гражданин депутат! Веди нас, мы следуем за тобой!

Однако швейцарцы на крепостных стенах открыли огонь из пушки. На полпути к мосту отряд Жана растаял, несколько человек пали от осколков снаряда, другие, обезумев от страха, отступили. А Жан Поль пробежал под ливнем мушкетного огня, и ни одна пуля не задела его.

На мосту он остановился и оглянулся. Позади лежали только раненые и убитые. Он стоял, опираясь на саблю, глядя на море людей, сбившихся по краям площади, и на себя, стоящего так близко к крепостным стенам, что швейцарцы, чтобы выстрелить в него, должны были бы далеко высовываться, подставляя таким образом себя под выстрел.

“Глупец, глупец, – насмешливо подумал он, – даже смерть не желает тебя!” Потом он запрокинул голову и разразился хохотом, прокатившимся над толпой. На мгновение все замерли, выстрелы прекратились. А Жан Поль с великолепной безрассудной храбростью пошел обратно, не обращая внимания на мушкетную стрельбу и осколки пушечных ядер. Его хладнокровие смутило швейцарцев – они перестали стрелять и только глазели на этого сумасшедшего, и, когда он дошел до толпы, даже солдаты на бастионах приветствовали его криками.

Потом сражение вспыхнуло с новой силой. Виноторговец Шолэ, у которого Жан и Пьер частенько покупали свою ежедневную бутылку вина, вместе с моряком Жоржа суетился около бронзовой пушки, лет сто назад вывезенной из Сиама. Жалкие ядра этого древнего орудия отскакивали от круглых башен, вряд ли оставляя там даже царапины, но толпа каждый выстрел приветствовала бурными криками.

Все прилегающие к крепости строения горели, распространяя густой удушливый дым. Горели кордегардия, ярким пламенем горели кухни, вызывая дикое возбуждение толпы, но никак не способствуя взятию Бастилии. Из дверей арсенала с воплем выбежала женщина в дымящемся платье.

– Он сумасшедший! – истерически визжала она. – С факелом среди бочек с порохом!

Жан мгновенно отреагировал на ее крик. Он метнулся в открытую дверь арсенала как раз вовремя, чтобы разглядеть маленького человека, который, пригнувшись, весело поджигал дорожки селитры с порохом. Ему, видимо, и в голову не приходило, что взрыв не принесет никакого вреда Бастилии, но убьет сотни атакующих.

Жан ударил его в живот прикладом мушкета Пьера и вытащил на свет. Только тогда он узнал этого маленького человечка – этот поджигатель, этот самоубийца был ни кем иным, как парикмахером из Сент-Антуанско-го предместья, известный своей кротостью.

Однако времени для воспоминаний не было. Внутри склада с шипением горели пороховые дорожки, протянувшиеся по полу к бочонкам с порохом, которые оборвут жизнь сотням людей. Жан глубоко вдохнул воздух и бросился внутрь, в клубы дыма, разбрасывая ногами пороховые дорожки, чтобы бегущий по ним огонек не добрался до бочонков. Однако стоило ему потушить одну дорожку, как вспыхивала другая. Он затаптывал огонь, расшвыривал ногами порох, пока наконец не потушил их все. Дымился только один бочонок с селитрой. Жан свалил его на бок и выкатил за дверь. Толпа, увидев дымящийся бочонок, в ужасе отхлынула. Жан догнал катящийся бочонок, разломал его, рассыпал селитру и затоптал маленький огонек.

Вновь начали раздаваться выстрелы. Ревущая толпа схватила женщину, выбежавшую из внутреннего двора тюрьмы по упавшему подъемному мосту Они привязали ее к paillasse [42] и стали обкладывать соломой и обломками дерева.

– Сжечь ее! – орали они. – Сжечь ведьму! Это дочь старика де Лонэ. Когда он увидит, как загорается костер под ней, он сдастся!

Жан сразу же бросился туда, размахивая мушкетом. Толпа раздвигалась перед ним. Но первым добежал до женщины другой человек, пробившийся с противоположной стороны. Жан уже через секунду оказался рядом с ним, и они вдвоем разорвали ее путы. Жан узнал этого человека – это был Обэн Боннемэр, один из героев, опустивших подъемный мост.

– Его дочь? – задыхаясь, спросил Жан, когда они освободили девушку.

– Нет, – прохрипел Боннемэр, – она продавщица в лавке дамских шляпок. Я ее хорошо знаю. Предоставьте ее моему попечению, я отведу ее в безопасное место…

“Вот так, – думал впоследствии Жан, – все и происходило в тот день – храбрецы, сражавшиеся с риском для жизни, вели себя с галантностью, вызывавшей подозрение, и руководствуясь правилами чести. А бездельники, трусы проявляли себя жестокими насильниками”.

Однако времени для раздумий не оставалось. Толпа подтаскивала телеги с горящей соломой, политой водой, они давали обильный дым, окутывающий подъемный мост и другие укрепления. Расчет был на то, чтобы выкурить защитников крепости. Но ветер изменился, и атакующие сами начали задыхаться. Жан Поль, Эли, Большой Рауль, галантерейщик оттаскивали их назад, обжигая себе руки.