В тот вечер он одевался особенно тщательно, понимая, что купленный им новый костюм для встречи с королевой должен выглядеть отлично. Костюм был почти по моде muscadin [62] , но Жан был по натуре слишком консервативен, чтобы опуститься до такого нелепого щегольства. Новейшие парижские модники называли эту моду muscadin из-за своей привычки носить платки, надушенные одноименными духами. И все остальное в их наряде было в той же мере парадоксальным, отмеченным крайностями.

“Тем не менее, – рассуждал, одеваясь, Жан, – многие нововведения действительно красивы. Костюм хорошо скроен, но расцветка слишком пестрая”.

Про его собственный сюртук ничего этого сказать было нельзя: он был желтовато-коричневого цвета, вместо малинового или голубого, как требовала мода. И хотя скроен он был, как фрак, по нынешней моде, он и вполовину не достигал излюбленной щеголями длины ниже колен, ограничиваясь разумной длиной. Темно-коричневый бархатный воротник возвышался над тремя короткими пелеринками. Жану встречались пурпуровые, зеленые или алые воротники, контрастирующие с другими бьющими в глаза цветами одежды, у самых больших поклонников моды его времени.

Однако он должен был признать, что несколько поддался крайностям моды в том, как застегивается его сюртук. Большие коричневые пуговицы не проходили в петли, аккуратно пришитые на другом борту сюртука, а застегивались в петельки из замши – верхняя пуговица застегивалась на левом борту, средняя на правом и так дальше все остальные. Брюки, плотно облегавшие ноги, были светло-серые, перевязанные ниже колен темно-коричневыми лентами, а верх темно-коричневых сапог для верховой езды вывернут так, что виднелась желтая подкладка. Сапоги эти были привезены из Англии и стоили целое состояние.

Он с опаской рассматривал в зеркало свое изуродованное лицо. Однако под волосами, причесанными по моде Кадоган и присыпанными мягкой сероватой пудрой, его лицо смотрелось не так уж плохо. Кружевные обшлага прикрывали кисти рук, горло охватывал белоснежный воротник. Он ограничил себя только одними часами, совсем не стал душиться.

Вздохнув, он взял ставшую модной в последнее время фетровую шляпу, даже более модную, чем двуугольная, сменившая вначале революции аристократическую треуголку. У нее были круглые, совершенно плоские поля и высокая, почти коническая тулья с обрезанной верхушкой. Жан потратил несколько минут на поиски того, чтобы найти нечто среднее между развязной элегантностью и слишком подчеркнутым консерватизмом. В конце концов результат удовлетворил его.

Жан пожалел, что Люсьена сегодня танцует и ее нет дома, чтобы она могла его видеть. Он чувствовал, что добился небольшого чуда – выглядит модным во всех деталях своего туалета, ни на йоту не впадая в щегольство. Он взял перчатки, роскошную короткую трость, один конец которой хитро заполнен свинцом – на сегодня это его единственное оружие.

Он верхом выехал из Парижа, направляясь к дому Клавьер, друга Мирабо. Жан, Ренуар Жерад и Мирабо часто встречались в этом доме, обсуждая свои до сих пор тщетные планы, но Жан не собирался приближаться к дому.

Спешить не было нужды. Странно, как рука Божия так часто вмешивается в дела людские! Мирабо – ему не исполнилось и сорока двух лет – угасал на глазах. Он болел с Рождества, но никто из его друзей, знавших его богатырское здоровье, не слишком волновались. Однако титану не становилось лучше.

Он умирает, подумал Жан, и эта мысль его поразила. Мирабо – умирает! Это невозможно, но это правда. Мирабо теперь редко выступал, но даже в этих редких случаях голос его звучал только слабым эхом былого львиного рыка. Он с трудом добирается до зала Манежа, с неделю назад он упал бы там, если бы его не подхватили под руки…

Сейчас он выглядит несколько лучше, размышлял Жан, и я должен убедить королеву принять Мирабо. От этого зависит все. Только Мирабо может убедить ее…

Говорят, она теперь не просит короля уехать за границу. Однако, видит Бог, она настаивает на Меце! Неужели она не понимает, что в глазах кордельеров и якобинцев это почти то же самое? Оттуда всего несколько лье до армии Буйе, расположенной в Австрии, – она может уговорить короля попытаться бежать через границу. Какая разница для республиканцев, будет ли она находиться в Австрии или на расстоянии двухчасового перехода от контрреволюционных армий? О, моя королева, надо ехать на Средиземноморское побережье! Тогда никто не сможет обвинить вас в том, что вы предательски настроены по отношению к Франции!

Он ехал, разыскивая перекресток. Не так-то легко обнаружить его в темноте. Но нельзя и думать о фонаре или об эскорте. Теперь они не должны привлекать к себе внимания.

Интересно, подумал Жан, как дела у Ренуара в Австрии? Способный человек этот Ренуар! Странно, даже Мирабо не знал, что Жерад говорит по-немецки, как немец, благодаря тому что пятнадцать лет прожил в Эльзасе в семье своего дяди, принадлежавшего к этому упрямому роду. Полезный он человек, Ренуар Жерад, – человек огромного такта и благоразумия. Думаю, у него абсолютно нет потребности доверяться кому бы то ни было, поскольку он надеется только на себя. В этом я ему завидую. Я так долго был одинок, что с ужасом думаю об одиночестве; я нуждаюсь в общении, в любви. Ренуару вряд ли кто-то нужен, сомневаюсь даже, делится ли он с Господом Богом своими мыслями, когда молится ему в одиночестве!