Князь Радзивилл в восторге пишет Таракановой: "Сударыня, я рассматриваю предприятие, задуманное Вашим высочеством, как некое чудо, дарованное самим Провидением, которое, желая уберечь нашу многострадальную отчизну от гибели, посылает ей столь великую героиню".

Одно плохо - немецкие кредиторы, которые никак не хотят принимать в расчет доводы высшей политики, требуют возвращения долгов. У поляков немного денег, у немецкого князя-поклонника тоже. Приходится менять страну и принимать план Огиньского, который советует переправить Тараканову в Венецию, немного поближе к театру Русско-турецкой войны.

Престарелый князь Лимбург-Штирумский сильно огорчен предстоящим расставанием, но его возлюбленная так нежна, так убедительна в своих политических раскладах, что он поневоле смирился с разлукой. Поклялся, что будет любить ее до конца своих дней, и, снарядив на последние деньги роскошный кортеж, проводил ее до границы с Австрией. Князь счел за благо признать за авантюристкой право, в случае своей безвременной кончины, взять титул княжны Лимбург-Штирумской и закрепил это право на бумаге.

Прибыв 13 мая 1774 года в Венецию, княжна представилась тамошнему свету как графиня Пинебергская, назвавшая себя так по одному из владений князя Лимбургского.

* * *

В Венеции графиня Пинебергская остановилась не в гостинице, не в частном доме, а в особняке французского посольства. Ее торжественно встретили посол и князь Радзивилл. Это была вершина ее карьеры. Граф Огиньский в Париже развил бурную деятельность во исполнение замыслов своей партии. Французское правительство выделило на это деньги, хотя и не спешило с официальным признанием притязаний княжны Таракановой. Радзивилл искал возможности поделикатнее привлечь к хитроумной династическо-дипломатическовоенной операции Турцию, сильно потрепанную войнами с Россией.

Получив значительные дотации, княжна стала устраивать приемы во французском посольстве. Все делалось с церемониями придворного этикета, подобающего настоящей императрице. Собирался весь цвет Венеции, приезжали гости из-за границы. Из местных визитеров одним из самых желанных был синьор Мартинелли, управляющий Венецианского банка. Первое впечатление зачастую обманчиво. Когда Мартинелли предложили кредитовать кандидатку на русский престол, которую поддерживает Франция и польская эмиграция, он сразу согласился. Но быстро приметил, что ситуация сильно смахивает на авантюру. Прижимистые французы ведут себя осторожно и не выглядят надежными гарантами кредита. Главные сподвижники княжны Доманский и Радзивилл бедны, как церковные мыши. Для серьезного банка содержать двор "русской императрицы", хоть и небольшой, но слишком амбициозный и расточительный, оказалось весьма и весьма накладно.

А тут и резко переменилась политическая ситуация. Достигнув вершины, карьера Таракановой начала рушиться. 10 июля 1774 года был подписан неудобопроизносимый, но очень важный Кючук-Кайнарджийский мир между Россией и Турцией. Россия победила в войне, получила Кинбурн и Керчь - первые свои порты на Черном море, право свободного прохода через Босфор и Дарданеллы. 15 июля под Казанью генерал Михельсон разбил войско Пугачева. "Император, восставший из мертвых" начал отступление. Европе, а в первую очередь замышлявшим против России полякам и французам стало ясно - власть Екатерины II прочна и никакими аферами с трона ее не сковырнуть.

А что же княжна Тараканова, графиня Пинебергская, Али-Эмети и т.д.? Все как обычно. Собралась и со всем "двором" бежала от кредиторов. Был и благовидный, притом зловещий предлог. Сырой климат Венеции резко подорвал ее, как выяснилось, только с виду крепкое здоровье. Там у нее несколько раз из горла шла кровь. В августе Тараканова уехала в древний курортный городок Рагузу на юге Адриатики, венецианское владение. Сейчас это хорватский курорт Дубровник.

Франция на всякий случай продолжала благоволить княжне. Французский консул в Рагузе предоставил в ее распоряжение прекрасную виллу, свою загородную резиденцию на холме, поросшем диким виноградом. Там телесное здоровье Елизаветы Таракановой пошло на поправку. А с ним вернулся "наследственный" оптимизм и родились новые планы. Правда, многим навещавшим княжну визитерам теперь начало казаться, что оптимизм - это единственное, что она унаследовала от русской императрицы. И еще было похоже, что с душевным здоровьем женщины не все в порядке.

Она предлагала сколотить огромную антиекатерининскую коалицию для захвата российского трона. Она хвасталась своими тайными связями с известными европейскими политиками, намеревалась привлечь к действиям Англию, Испанию, Швецию, Персию, даже Китай. В подтверждение правоты претензий у Таракановой в шкатулке, помимо завещания императрицы Елизаветы Петровны, обнаружилась духовная грамота Петра Великого, согласно которой он предполагал, что после него должна править дочь Елизавета, а дальше - ее потомство.

А однажды она сообщила собравшимся и уж вовсе сенсационную новость:

– Я получила послание от своего брата, князя Петра Тараканова, которого в России все называют Емельян Пугачев и принимали раньше за Петра Третьего. Так вот, господа, после поражения восстания с отрядом верных людей он ушел в Персию. В скором времени он собирается добраться до Бейрута, сесть там на корабль и прибыть сюда, в Рагузу.

Пугачева в это время как раз везли в железной клетке с Волги в Москву.

Очередная осень в жизни Таракановой не была похожа на окружавшие ее вечнозеленые субтропики. Она была похожа на петербургский октябрь холодный, ветреный, дожливый. Осторожный князь Радзивилл стал бывать у нее все реже и реже. А потом и вовсе пропал. Ближний круг редел. А потом случилась совсем неприятная история, взбудоражившая тихую Рагузу. У ворот загородной резиденции французского консула, где жила Тараканова, был найден тяжело раненный человек. Им оказался Александр Доманский, любовник княжны. А стрелял в него ее телохранитель, как выяснилось, имевший к телу Елизаветы столь же близкое отношение, как и Доманский. Вместе с княжной из Рагузы в Неаполь от скандала и от кредиторов (ну это как обычно) бежала совсем небольшая компания.