Она рассказала, что зовут ее Елизавета, ей двадцать три года. (Хотя в других показаниях призналась, что ей тридцать лет.) Ни своей национальности, ни места, где родилась, ни своих родителей Тараканова не знала. Помнила, правда, что провела свое детство в Гольштейне, в городе Киле. Ее воспитывала некая фрау Перан. Крещена была Елизавета там же в греческой православной церкви. Она не раз спрашивала воспитательницу о своем происхождении, родителях, но так ничего и не узнала. Когда девочке исполнилось девять лет, незнакомые люди увезли ее в Россию. И куда-то повезли через всю страну. Дорога проходила, минуя крупные города. В дороге девочка сильно болела и много плакала, ей казалось, что ее пытаются отравить. В конце концов ее оставили в какой-то казачьей станице на Северном Кавказе под присмотром горничной и ее мужа.

Некоторое время спустя из разговоров местных жителей Елизавета узнала, что она очень благородного происхождения, а держат ее в этой глуши по приказу покойного императора Петра III. Тогда, продав немногие украшения, она бежала за ближайшую границу в сопровождении одного казака и служанки. Им удалось добраться до Багдада и там познакомиться с богатым персом по имени Гамет. Он пригласил прелестную девочку к себе в дом и обращался с ней по-отечески ласково и заботливо. Там же она познакомилась с князем Гали, который, узнав ее историю, обещал помочь и взял с собой в Исфахан. Он обходился с девочкой как со знатной особой и не раз говорил ей, что она, наверное, дочь императрицы Елизаветы Петровны. Это подтверждали многие, кто ее видел. Гали даже брался со временем доказать этот факт перед всем просвещенным миром. Так в роскоши и неге она прожила до 1768 года.

Затем в Персии начались беспорядки, гражданская война в связи со сменой правящей династии. Благодетелю Таракановой пришлось спешно бежать из страны, прихватив с собой воспитанницу. Богатый князь решил поселиться в Европе.

В 1769 году они прибыли в Астрахань. Князь Гали под именем знатного персидского вельможи Крымова, Тараканова - как его дочь. Затем они добрались до Санкт-Петербурга, где провели всего одну ночь, через Ригу прибыли в Кенигсберг, потом шесть недель жили в Берлине, полгода в Лондоне, а оттуда перебрались во Францию. В Париже она оказалась в 1772 году. Что происходило дальше, Голицыну было уже более или менее известно.

В этом рассказе арестантки каким-то странным образом происходит исчезновение ее покровителя и князя Гали. Похоже, где-то в странствиях они расстались. А также ни словом не упоминается об опасных, компрометирующих Тараканову документах.

Допросы происходили редко, Голицын отвлекался для множества других государственных дел. Но императрица не поручила вести допросы кому-либо другому. Она явно была заинтересована в том, чтобы об узнице Петропавловской крепости знало как можно меньше людей.

Конспекты всех показаний Голицын немедленно переправлял государыне. Вот один из самых важных. "В итоге она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Гали. Она заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом - ни князь Лимбургский, ни Радзивилл, и всегда повторяла им: "Впрочем, называйте меня, как знаете - хоть дочерью турецкого султана, хоть персидского шаха, хоть русской княжной. Но лично мне кажется, что я не вправе носить сей титул". Она говорит, что в Венеции строго-настрого запретила полковнику Кнорру обращаться к ней, как к высочеству. Когда же тот воспротивился, она подалась в Рагузу и воспретила местным властям употреблять по отношению к ней титул княжны". Далее она сообщала, что только в Рагузе получила неизвестно откуда анонимное письмо, к которому прилагались написанные на пергаменте те самые злополучные документы завещание Елизаветы Петровны о передаче короны дочери и духовная Петра I о желании, чтобы ему наследовала Елизавета и ее потомство. Тараканова также утверждала, будто послала письмо графу Орлову с единственной целью узнать, кто взял на себя труд послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России?

Разумеется, Тараканова понимала, что через Орлова, через возможных шпионов Екатерины, наверняка бывавших в ее домах во время странствий, императрице России было известно о ней куда больше, чем то, в чем она призналась. И в письме к Орлову, в письмах к другим лицам и в изданных Таракановой манифестах содержались высказывания куда более опасные, содержались прямые притязания на русский трон. Тараканова лгала вопреки очевидному, потому что не могла не лгать. С одной стороны, у нее не оставалось другого выхода, только чудо могло вывести ее из застенков. С другой стороны, ложь давно сделалась частью ее натуры.

* * *

Наступила новая зловещая осень. Княжна Тараканова чувствовала, что эта осень 1775 года может стать последней. Нездоровый, влажный климат, скудная еда, отсутствие прогулок превратили пышную когда-то красавицу в худую, изможденную тень. Вялотекущая чахотка перешла в быстротечную.

Тою же осенью граф Алексей Орлов-Чесменский неожиданно подал императрице прошение об отставке. В расцвете сил и славы. Он много сделал для Екатерины и ее державы, не страшился стоять под пулями, не страшился и тягчайшего греха цареубийства. Но последний "подвиг" с совращением Таракановой, с фиктивной свадьбой как-то уж больно отдавал подлостью. Пусть она самозванка и государственная преступница. Но она женщина, она все же искренне влюбилась в Алехана, а он... Екатерина поняла своего бывшего фаворита и подписала прошение. Награжденный орденами и имениями, Орлов отбыл в Москву и больше при дворе не появлялся.

А несчастная псевдосупруга Орлова уже умирала в сыром каземате. Она все чаще теряла сознание, впадала в беспамятство, бредила. Одно из последних ее вменяемых показаний по делу Голицын записал в начале октября: "...наслушавшись разговоров о своем рождении и памятуя о злоключениях детства, она порой тешила себя мыслью, что, быть может, она действительно та, о ком упоминается в присланных ей духовных и прочих бумагах. Она думала, что у тех, кто прислал ей все это, были свои причины сделать это, и причины эти явно имели отношение к политике". От себя канцлер приписал: "Узница, уповая на милость императрицы, утверждает, что на самом деле она всегда питала любовь к России и препятствовала любым злонамерениям, могущим причинить вред государству российскому..."