Коля был тогда готов на все, лишь бы ее разыскать, и думал, что она прячется у старообрядцев, вот Козленков и привел к нему отца Иоанна – монаха, среди староверов очень чтимого. До чего они в тот раз договорились, я не знаю, может быть, он просто сказал Коле, что ни в одном из скитов Девы Марии нет, но не исключаю, что, как и Коля, отец Иоанн верил, что откладывать второе пришествие Христа больше нельзя, ведь царство антихриста длится и длится. Так или иначе, он остался, и Коля до конца своих дней считал его среди самых светлых людей, что встретились ему в жизни. Прожил отец Иоанн недолго, в 1946 году он скончался на поселении в низовьях Оби, куда после отсидки в Озерлаге (его пятый срок) были сосланы несколько десятков старообрядческих семей, образовавших в этих гиблых местах нечто вроде сельскохозяйственной коммуны. Отпущен отец Иоанн был умирать, чахотка свела его в могилу через неделю после рождества Христова 7446 года по александрийскому календарю, или по современному – 3 января 1946 года. Но с Порецким Коля познакомился раньше, и начну я с него.

Взгляды Порецкого на нашу Землю мало чем отличались от взглядов Федорова и Циолковского, а они, Анечка, в Колиных письмах уже излагались. Пожалуй, Порецкий лишь был острее на язык. О глистах, клопах, блохах и вшах, мириадах других гадов, от крупных до мал мала меньше – всех этих микробах, инфекциях, недавно открытых вирусах он говорил, что они – прекрасное доказательство, что у Господа, если Он, конечно, есть, незаурядное воображение и мысль, так сказать, кипела и кипит, но что Его мир хорош, разумен – даже заикаться смешно.

Землю он называл провинциальным и бездарным захолустьем, в лучшем случае, детским садом, который нам давно пришла пора покинуть. Произойдет это скоро, говорил Корецкий, не может не произойти, но прежде Вселенной человек должен себя проверить – привести в порядок ту планету, что ему досталась.

Вслед за Циолковским, чтобы уничтожить гадов, Порецкий предлагал прокалить землю вглубь на несколько метров, и тут отец Иоанн однажды ему подыграл, сказал, что потоп, который наслал на землю Господь, был из кипящих вод, чтобы и рыбы, и водоплавающие, если только они не взяты на Ковчег, спастись не могли, но, повторяю, сам отец Иоанн смотрел на мир по-другому. Он уже тогда был тяжело болен, бывало, на час заходился в кашле, затем долго отхаркивался кровью, и казалось, что жить ему осталось считанные месяцы. Однако дух сильнее плоти, и отец Иоанн прожил еще почти двенадцать лет, причем десять из них по лагерям. Не знаю, что сыграло бóльшую роль, вера в Бога или болезнь, но он преклонялся перед Божьим миром, перед его неслыханной и необъяснимой красотой. Достоевский говорил, что красота спасет мир, отец же Иоанн не сомневался, что красота и есть его смысл, его стержень, его несущая балка. Красота нравственных добрых поступков и красота природы – все создано Богом, а потому едино.

Большевики и теории, которые они исповедовали, первые двадцать – тридцать лет их правления, были до крайности агрессивны. За минувшие после Никона три столетия старообрядческие скиты хорошо научились оборонять себя от греховной жизни, но новая коммунистическая космогония плюс дарвинизм с его естественным отбором, борьбой всех против всех, благодаря школьным учебникам и земледельческим календарям, проникли через ограды, и несколько общин попросили отца Иоанна ответить на возникшие вопросы. Он написал целый трактат. Конечно, весь его я здесь приводить не стану, ограни чусь, Анечка, небольшими цитатами. Их отобрал сам Коля и вставил в письма к Нате, представляя ей отца Иоанна.

Начинал Иоанн с того, что в последние годы внутри российских сынов была заморожена любовь к Богу, писал, как копился в них безбожный яд, но до революции он таился, лишь когда пала царская корона, раздался страшный глас, что Бога нет, и под этот сатанинский лозунг встала вся страна. Оказавшись без Бога, писал отец Иоанн о большевиках, они принялись сшивать смешные изложения, что солнце, луна, звезды и земля с полным ее устройством, создались как бы случайно, самобытно, без разума. Но мы, писал он дальше, никогда не видели и не слышали, чтобы что-то само собой создавалось, без участия мастера даже горшок не может слепиться, а ведь Вселенная устроена куда более чудесно.

Отец Иоанн писал и об устройстве Вселенной, и о жизни, писал о мириадах бабочек, тысячах цветов, о невозможной красоте, радости и ликовании всего живого перед Богом: «И только что заалеет Восток, зарасцветает весенний день, по голубому небосводу выплывет солнце, разливая златозарные свои лучи, и с тем будто оживет вся тварь, все полевые и огородные злаки, отдохнувши холодностью ночной, небесной оросившись росой, под яркими лучами солнца как бы стоят и красуются, развевая свои естественные зеленности. Птицы, день ощутивши, начинают хвалить невещанными гласами своего Творца. Пернатая мелочь, порхаясь по веткам, гласом жалостным поет, лебеди, гуси и утки с криком плещут по синим водам, как бы ночную проводивши темность, торжествуют настатию дня. Хичные гады и звери, почуявши день, залегают в свои ложи. И наоборот, мелкие, безхищные роды зверьков, освободившись от ночной опасности, свободно збирают насущность себе».

«Радуется настатию дня и люботрудная пчелка. Как только разгорается утренняя заря, так она и спешит облететь сладкоорошенные ночной хладностью цветы, наполняясь медом, а другая обвивши цветной пыльцой ножки, опять летит на свою хитрую работу. Да и человек через пролет ночи, освободившись от тяжести предыдущего дня, в радости духа и бодрении тела снова берется за труд. Спешным шагом идет на злачные поля, веселясь красоте и благорастворительности всей растительности и тучногобзующим диким растениям».

Вот что писал отец Иоанн, и надо сказать, что Коля, кому верить, ему или Порецкому, колебался, то один ему казался правым, то другой. И все же он никогда не забывал, что оба они – часть, законная часть избранного народа, и он их обоих вместе с каждым, кто за ними пойдет, должен примирить и снова собрать. В свою очередь, и они понимали, что он трудится ради них, всем хочет только добра и поэтому – тут сомнений нет – искренне его любили и прощали колебания.

Откуда взялся пятый член Колиного узкого круга, мне, Анечка, выяснить не удалось. То есть я знаю, что и его привел Козленков, но где он его нашел – вот что для меня загадка. Сергей Каравайный явно был не из тех, кто стал бы изливать душу первому встречному. Правда, не исключено, что Каравайный еще со времен Дона по молодости лет был оставлен чекистами, так сказать, на развод, теперь же Спирин решил, что для ГПУ будет полезно, если он пристроится к Коле, и вывел на него Козленкова. В общем, они с Колей встретились, а через полгода козленковских квартирных обменов уже жили в соседних комнатах. Каравайный советскую власть ненавидел просто люто, и, казалось бы, Коле подходил мало. Ведь Коля мечтал о мире и прощении, Каравайный же бредил местью, тем не менее они сошлись.