То же и у большевиков, пишет Коля: дети врагов народа, дети предателей, изменников, заклятых ненавистников советской власти после ареста родителей попадают в детдома и интернаты и там вырастают настоящими советскими патриотами, готовыми к беспощадной борьбе со всеми, кто встал на пути у новой жизни. Из их воспитанников, например из тех, кто учится в знаменитой школе Макаренко, выходят преданнейшие защитники партии – чекисты и красные комиссары.

Похожие мысли разбросаны по десяткам Колиных писем, и, повторяю, Анечка, если бы прежде многое я не читал в посланиях к Нате, я бы не разобрался. Посему не ручаюсь, что и Феогност Колю хорошо понимал. Впрочем, среди хаотичных взвинченных посланий встречаются исключения. В частности, в одном из писем Коля, имея в виду вышесказанное, пишет, что по еврейской традиции Господь год потопа никогда не включал в общий счет лет от сотворения мира, наверное, потому, что то был год смерти, год перерыва в естественном ходе жизни, как он был установлен в первые семь дней творения. Дальше он пишет, что таким же перерывом была и революция.

Между тем время идет, срок, который Матерь Божья досиживает в лагере вместо Кати, подходит к концу, а Христа нет и нет, и Коля начинает нервничать. Его последние письма к Феогносту полны истерики. 23 декабря 1934 года он снова вспоминает о своем соседе, «красном» подпольщике, и пишет, что подобный учет и контроль ГПУ наладило везде, от Ленинграда до Владивостока, от Норильска до Кушки, и продолжает: все схвачено, все «под колпаком», полстраны стукачи, каждый телефонный разговор прослушивается, каждое письмо перлюстрируется, в любом доме, в любом подъезде и квартире, у «органов» есть свой человек. Стоит появиться кому-то чужому, чекисты сразу о нем узнают, мышь не прошмыгнет, не то что трое взрослых людей, – заключает он, имея в виду Деву Марию и ее спутников.

Но Христа по-прежнему нет, и Коле в голову приходит страшная мысль, что, может быть, Его и вообще не будет. Те трое, которым молилась Катя, вернувшись на небо, скажут, что род людской, еще не готов отстать от зла, потому и не готов к спасению. Сама возможность этого повергает его в ужас. В послании к Феогносту он теперь совсем уж взвинченно обсуждает, что именно мы, весь народ, должны сделать, чтобы Дева Мария сказала Христу, что больше ждать нельзя. Недавно он не сомневался, что необходимое сделано, здесь же, чтобы избавиться от последних сомнений, Коля по второму кругу разбирает всю нашу жизнь. Только куда тщательнее. Шаг за шагом он описывает саморезню избранного народа – Гражданскую войну, людоедство во время голода в Поволжье, изобретение последних лет – процессы, где обвиняемые, как один, каются, оговаривая себя и близких, отказы детей от арестованных родителей, – и с прежним ликованием заключает, что это как раз то, что нужно, чтобы Господь пришел на землю и спас Свой народ. Казни священников и разрушение церквей кажутся ему достойным завершением картины. Все перечисленное, пишет он Феогносту, и по отдельности, и вместе, явное свидетельство, что человеческий род, и в первую очередь русский народ, ждать уже не может. Чаша переполнилась, и он готов на все, только бы заставить Господа скорее прийти на землю. Дальше Коля подводит итог. Он не изменился. Коля пишет: тактика, в которой в 1917 году я и сам сомневался, боялся, что в результате Господь лишь отвернется от своего народа, – сработала. Большевики оказались правы, то, что они делали, необходимо. Иначе Господу было не объяснить, что Его Второе пришествие нельзя дальше откладывать, нельзя медлить, надо идти и спасать.

В нескольких письмах подряд Коля снова и снова восторгается большевиками, их смелостью, их решительностью и расчетом. Ведь на все, пишет он, надо было не побояться пойти, и должно было хватить куража, чтобы не остановиться на полдороге. И вот он это Феогносту объясняет и тут же упрекает: потому что Бог – его, Феогноста Бог, и в Нем, а не в ком другом, оказалось так мало жалости, так мало сострадания к людям, что понадобилась революция. У Коли совершенно определенно выходит, что именно Бог вынудил и вынуждает большевиков творить зло. Никаким другим способом убедить Его не получается.

Такова вторая Колина попытка обвинить Бога, но и она – подступ к главной, о которой речь впереди. Пока же Коля дает понять Феогносту, что в том зле, которое совершено на земле за последние полтора десятка лет, есть вина Христа, причем вина серьезная. С Его всезнанием и всеведением давно можно было понять, куда идет и как далеко зайдет дело. Тем более что новая власть не просто пришла пограбить, она тоже мечтает о торжестве духа над плотью, значит, христианству родственна. Может, и неправильно понятому, но она оттуда, растет из того же корня.

Несмотря на все это, Коля продолжает верить, что конец будет благополучным. Он думает, что Дева Мария колеблется, не может ни на что решиться, и считает это нелепостью. Достаточно, пишет он Феогносту, ей и ее спутникам честно показать нашу жизнь, и сомнений не останется. Но чтобы ее показать, и Деву Марию, и Илью-пророка, и Николая-угодника раньше надо найти, а где троица святых, Коля по-прежнему не знает и теперь начинает намекать Феогносту, что если он как непосредственный представитель Христа на земле в силах помочь, подсказать самому Коле или «органам» (кому конкретно – не важно), где Матерь Божья, медлить ему не стоит. Власть подобную услугу оценит. Не то чтобы в ней была нужда, – он тут же дает задний ход, – горячку никто не порет, ясно, что страданий, мук, бед и без того достаточно, чтобы Христос пришел, но Ему нужно время. Дева Мария ходит по земле со своими спутниками: смотрит и, что видит, докладывает наверх, Богу, как чекисты – Сталину. Христос же не спешит принимать решение: прежде он должен точно знать все и про всех. Христос, конечно, прав, писал Коля Феогносту, вербуя его в союзники, но муки-то длятся, длятся, и народ жалко.

Однако Феогност не отзывался, история стала попахивать обыкновенным саботажем, как раз таким, каким занимались недавно разоблаченные старые спецы на шахтах Донбасса, и тогда Коля решает пугнуть Феогноста поосновательнее. Кто знает, вдруг будет польза. Коля пишет ему, что с новой властью подобные финты не проходят. У буржуазных спецов не прошли, тем более у Матери Божьей не пройдут. Их всех троих, в каком бы скиту они ни хоронились, почему-то Коля придумал, что они укрываются у старообрядцев, – быстро, очень быстро разыщут. Очевидно, свою наводку он тогда дал и чекистам – десятки скитов были разорены, сотни староверов арестованы, однако найти никого не удалось. Кстати, во время староверческих арестов Коля свел знакомство с одним занятным монахом-старообрядцем, о котором, Анечка, позже я тебе напишу.

После неудачи со староверами «органы» взялись за «дело Девы Марии» – это его кодовое название – вплотную, и по приказу сожителя Наты Спирина в стране начался общий шмон, Коля же совсем распсиховался. Затяжка его буквально бесила. Он не понимал ее причины. То ему казалось, что ленятся и халтурят «органы», то поражала безмерная холодность, безразличие Господа к человеческим страданиям.

Лагерный срок у Девы Марии и ее спутников убывал, словно в песочных часах, сидеть им оставалось меньше двух месяцев, когда Коля начал писать Феогносту, что лишь только их троих поймают, у чекистов будут разные способы убедить Господа поспешить, если Он еще ничего не понял. Ему, Феогносту, может быть, пока везло, и он не знает всего, что умеют «органы», так Коля хочет его заверить – они многое умеют. Они из любого выбьют, что им надо, тем более из женщины. Римляне по сравнению с ними дети. Если бы тогда на месте римлян были чекисты, Христос вряд ли бы воскрес. В общем, для самой же Матери Божьей будет лучше, если она сразу сделает, чего от нее ждут, перестанет тянуть резину. Крови и без нее чересчур много, лишняя никому не нужна.